В некоторых домах вся семья ютилась за едой в тесной кухне, чтобы не пачкать «хороших комнат», где собирались только по праздникам. Убирали их не реже одного раза в неделю, и настоящая хозяйка никогда не доверяла этой работы служанке, наводя красоту самолично. Стирка и уборка составляли излюбленную тему разговоров дам любого круга. Различались два типа уборки. Текущая, еженедельная проходила у евреев по пятницам, накануне субботнего праздника, у христиан — по субботам, но очень часто вдобавок еще в какой-либо день недели, а в ряде городов уборку делали каждый день с перерывом на воскресенье. Мебель вытаскивали из дома, освобождая полы, которые мыли, драили с песком и натирали воском. Повсеместно в городах толстые служанки, закатав рукава, стаскивали мешавшее влажной уборке рухло под навес. Времени едва хватало на еду. На ходу проглатывали несколько бутербродов, и работа возобновлялась. Мыли и фасады домов, для чего их поливали из специальных шлангов, струя которых доставала до самой крыши.
В некоторых семьях тридцать — сорок ведер воды ежедневно завозили исключительно для мытья; в других нанимали специальную служанку, занимавшуюся только уборкой, с утра до вечера. В результате во многих голландских домах было постоянно сыро, а сырость, как известно, вызывает тяжелое заболевание — ревматизм. Ежегодные генеральные уборки (весной или весной и осенью) подвергали дом, да и саму жизнь его обитателей еще большим потрясениям. Некоторые мужчины называли этот период «адом», а уборщиц «дьяволицами». Поэты и комедиографы высмеивали эту одержимость гигиеной. Но никакие насмешки не могли заставить женщин уменьшить свой пыл в борьбе за чистоту.
Каждый день хозяйка отправлялась на рынок за покупками — еще одна святая обязанность. Даже вдова адмирала Рейтера, занимавшего весьма высокое положение в Республике, ходила туда через весь Амстердам пешком, без провожатых, с корзиной в руке. Г-жа Рейтер исповедовала древнюю голландскую простоту. Когда, по смерти адмирала, особый уполномоченный пришел к ней с соболезнованиями от принца Оранского, она извинилась, что не может его принять, поскольку, стирая утром белье, упала и слегка поранилась.
Большинство женщин из зажиточных буржуазных семей брали с собой, отправляясь за покупками, дочерей или служанку, несших корзинку или сумку для провизии. После завтрака все женщины города спешили на рынок. Рынок располагался на центральной площади, над которой возвышалось здание палаты мер и весов, местная гордость, символ купеческого богатства — крепкое прямоугольное здание, сочетающее красоту с массивностью в духе Возрождения, как в Амстердаме, или классики, как в Гауде, иногда надстроенное каланчой, как в Алкмаре.
Всю площадь загромождали прилавки, скамьи и тележки, в воздухе стоял немолчный гвалт зазывал. «Добрая водка! Анисовка, настойка аниса от брюшных недугов! Нежная коричная вода! Сюда! Хлебцы, пироги, рожь, овес! Свежая сельдь! Самая свежая, сладкая, как сахар, сельдь! Возрадуйтесь сердцем! Изюм, душистые сливы! Груши! Морковь! Свежий редис! Зелень! Тому, кто найдет лучше, отдам задаром!»{103} Шарлатаны, распространители альманахов и цыгане примешивались к толпе покупательниц, праздношатающихся и крестьян, торговавших фруктами, овощами и молочными продуктами. Муниципалитет брал в аренду у лавочников один ряд; случалось, его отдавали в бесплатное пользование.