Поэтому я охотно спросил бы тех философов, которые считают счастливыми одних только богов: когда, по их мнению, мы, имеющие бесчисленное множество дел, отдыхаем за нектаром и амброзией?»
Зевс имеет полное право авторитетно высказаться по поводу олимпийского счастья. Одно бесспорно: когда речь заходит о времяпрепровождении богов, которое принято считать счастливым, то мы сразу же представляем себе пиры, где амброзия и нектар льются рекой. Однако для этого воображаемого счастья у олимпийцев просто нет времени. Они постоянно заняты другими делами. Но самое худшее заключается в том, что, вместо того чтобы целиком отдаться радости застолья, они вынуждены выполнять одновременно тысячу обязательств. Они не только заняты разрешением все новых, возникающих друг за другом проблем, но и ежесекундно буквально разрываются на части. Они должны раздваиваться. Они делают все одновременно. Более того, даже пища, поступающая вместе с жертвенным дымом, является источником хлопот. Причем сразу же по двум причинам: потому, что боги, тесно связанные с людьми, обязаны заботиться о земных делах для того, чтобы получить свою долю, и потому, что наблюдение за ритуальной деятельностью около алтарей своих храмов представляет собой трудоемкую работу.
Kedos и hedos — забота и наслаждение — неотделимы друг от друга еще и потому, что на Олимпе «Илиады» пиры всегда или почти всегда служат местом для разрешения споров, обсуждений проблем, принятия решений. Если совещание, созванное Зевсом в диалоге Лукиана, может начаться лишь после того, как умолкнут голоса богов, требующих амброзии, нектара и дыма, то есть после того, как восторжествуют умеренность и трезвость, значит, пленарные заседания, происходящие в чертогах властелина богов, регулярно превращаются в symposia, сдобренные нектаром. В отличие от людей, у которых обеды и развлечения следуют за политическими встречами, боги обсуждают дела с набитым ртом. Вкус нектара смешивается со вкусом слов, порой горьких, желчных или исполненных нежности, которые позволяют управлять делами мира.
Глава VI
Божественное вмешательство
Вернемся к решающему моменту, к наипервейшей минуте, когда одна богиня, выступая как предвестница хлопот другой богини, развернула перспективу на предстоящее время — перспективу замысла и ожидания — перед обуреваемыми нетерпением смертными. Каким образом за дело берется бог, когда он вторгается в мир людей, чтобы реализовать их желание, чтобы изменить их поведение? Какие он выбирает методы, чтобы осуществить свою власть над людьми?
Между Ахиллесом и Афиной все это происходит на словах, с открытым забралом. Готовый броситься на царя, герой вынимает из ножен меч. Со спины до его волос дотрагивается никому не видимая рука. Ахиллес вздрагивает, оборачивается. Его изумленный взгляд встречается со свирепо сверкающими глазами девственной Афины. Удивленный, но нисколько не смущенный герой, привыкший иметь дело с богами, спрашивает первым: «Зевса эгидодержавная дочь! О, зачем ты явилась? Или затем, чтоб увидеть бесстыдство Атреева сына? Но говорю я тебе и верю, что сбудется слово: он за надменность свою и жизнью поплатится вскоре» (Илиада, I, 202—205).