Греческий храм не являлся микрокосмом, он был частью города, принадлежал к его духовному миру, к социальному устройству города, иными словами, к его космосу с его политической значимостью, определяемой ионийскими философами. Поэтому святилища основных городов были призваны играть роль места, подобного агоре, стали публичной площадью или пританией, центром принятия решений, где собирались пританы, магистраты, на которых по очереди возлагалось управление общими делами. Самые древние законы, законы Крита, были выгравированы в Гортине на стенах храма Аполлона Пифийского. В Дреросе первые политические тексты были изложены в святилище Аполлона Дельфийского, Аполлона-дельфина. Грандиозные храмы стали подлинными музеями надписей на камне: стелы, покрытые письменами, в них так же многочисленны, как монументальные алтари эллинистической эпохи, которые, в свою очередь, целиком покроются письменами, даже на стенах лестниц, ведущих к жертвенному столу. Начиная с эпохи землемерия и до конца античности греческое святилище останется местом, доступным всем членам общества.
Проблемы местного колорита
Все это не мешало богам, населявшим храмы, помимо своих, так сказать, служебных квартир, поддерживать более тесные связи с территорией города. Особенно в глубине Греции, на континенте, в древних метрополиях или менее древних, где охотнее выражался принцип принадлежности к данной местности, чтобы поклоняться некоторым божественным силам земли, например, Зевсу, называемому Земным, а также Деметре «хтонической», оба храма находились в Миконосе. Необходимо также отметить, что боги некой данной местности были весьма чувствительны к «типичной» манере, местной или региональной, приносить жертвы или делать приношения: травы, растущие возле их святилища, злаки с соседствующих с храмом полей, «местные» пироги, вкус и форма которых оставались неповторимыми. Существовала целая региональная кухня жертвоприношений. Фукидид оставил афинянам принцип: «Тот, кто владеет определенной местностью, большой или малой, также является хозяином ее святилищ, но с одной оговоркой — насколько возможно он обязан следовать традициям, бывшим ранее в ходу в этом месте». Если правда то, что греки узнают друг друга по манере приносить жертвы, отличающей их от не-греков, от варваров, то в то же время они чтут и культовые особенности, выделяющие их пищевые пристрастия.
Соблюдая полную секретность, целые территории, казалось, посвящались божествам или героям. Нахождение их святилищ старательно скрывалось, и лишь по ночам туда отправлялись высокопоставленные ответственные лица. Считалось, что стоит врагу обнаружить дорогу туда и первому принести жертвы, как в тот же миг божество-покровитель окажется в опасности. Именно так, рассказывают, произошло, когда Солон расправился с островом Саламин: ночью подошла барка, и в подходящий момент он принес жертвы «героям-основателям края». Афиняне, опытные в автохтонии, зашли так далеко, что побуждаемые оракулом уступить своим соседям из Эпидавра два ствола оливкового дерева для того, чтобы те смогли вырезать из них божества плодородия, в которых они сильно нуждались, потребовали от пользующихся этими идолами ежегодную арендную плату в виде жертв, которая должна была санкционировать принадлежность этих эпидаврских богинь к земле их территории, единственно способной заставить расти вечнозеленое дерево, оливу, порожденную богиней Афиной. Но и на этом они не остановились, и когда жители Эгины завладели такими магическими статуями, явились и так рьяно потребовали такой же культовой благодарности, что эгиняне — раздраженные набегами несдержанных владельцев, утверждавших, что идолы, вырезанные из дерева их страны, навсегда остаются афинскими, — решили на срочно созванной ими ассамблее, что с этих пор отказываются ввозить что-либо из Аттики, будь то хоть глиняный кубок. Импорту из Афин они объявили бойкот: эгиняне лучше будут пить вино из местных кружек, чем из аттической посуды, монополию на экспорт которой держала Аттика. Два божества из оливкового дерева между Эгиной и Афинами изобличают приверженность афинян к своей земле, доходящую до абсурда. Они увлеченно разглагольствовали о местных обычаях, чуждых другим, когда начиная с VIII века стали заниматься основанием колоний, новых городов. Однако эти местные божества, их звали Дамия и Авксезия, были лишены всяких панэллинских амбиций, как и полагалось божествам, к которым внезапно стали относиться как к своим «землякам».