Между Толстым и Тургеневым часто возникали споры, из-за чего они часто опаздывали к обеду. Хозяйка беспокоилась, что заказанные Иваном Сергеевичем к обеду манный суп с укропом, пироги из риса и курицы, каша гречневая остынут, и отправлялась искать спорщиков в лес Чепыж К спорщикам обычно присоединялся князь С. С. Урусов, друг Толстого, славившийся своей эрудицией. Однажды Урусов что-то энергично доказывал Ивану Сергеевичу, сидя за чайным столом в зале яснополянского дома. Он вошел в такой раж, что соскользнул со стула, на котором раскачивался, и продолжал, уже сидя под столом, вести дискуссию под общий дружный смех. Тургенев при этом заметно нервничал, называя князя вместо Урусова Трубецким, и под конец был вынужден сдаться: «Ах, этот Трубецкой меня совсем измучил, свел с ума своими доводами».
В последние годы Тургенев ничего не писал, объясняя это просто: «Не могу». Софья Андреевна допытывалась у него: что нужно для того, чтобы он стал снова писать?
— Нас тут никто не слышит? — шутя и шепотом спросил у нее писатель. Получив утвердительный ответ, продолжил: — Чтобы писать, нужна тряска, любовная лихорадка. Чтобы писать, необходимо влюбиться, а я теперь стар для этого.
— Ну, влюбитесь хоть в меня, — пошутила Софья Андреевна. — Начните писать!
— Не могу. Все кончено, — с грустью ответил Тургенев.
Приезжал к Толстому и знаменитый критик В. В. Стасов, который произвел огромное впечатление на всех яснополянцев, заскучавших от однообразной деревенской жизни. В то время ему было 56 лет, а он все еще оставался пылким, громким, пафосным, больше напоминавшим юношу, нежели пожилого человека. Он много говорил с Львом Николаевичем об искусстве, о его рукописях, о их передаче в Публичную библиотеку. Но к радости Софьи Андреевны, торопясь в Петербург, он позабыл рукописи на рояле в яснополянском зале.
В Ясной Поляне не раз вспоминали Ивана Николаевича Крамского, который приезжал в усадьбу вместе с
Коровиным по заданию Третьякова с целью написать портрет Льва Николаевича. Толстой упорно отказывался позировать. Наконец согласился, поставив условия, что художник напишет два портрета и право выбора будет за Львом Николаевичем. Софье Андреевне приятно было созерцать двух творцов — одного за написанием романа, другого — за созданием портрета: «Лица серьезные, сосредоточенные, оба художника настоящие, большой величины». Портреты были закончены быстро в «две-три недели». Крамской начал писать сначала глаза Толстого. С натуры успел написать голову и руки. Торс был выписан по памяти: Лев Николаевич уехал охотиться, а потому позировать наотрез отказался. Крамскому пришлось набивать серую толстовскую блузу каким-то бельем и сажать безголовое чучело в качестве модели на стул. «Милый, простой и умный» Крамской тем не менее не поддавался на уговоры Льва Николаевича перейти из «петербургской» в крещеную веру. Они говорили о Ренессансе, о Рафаэле, об искусстве в целом. Кстати, Крамской послужил прообразом художника Михайлова в романе «Анна Каренина».
Однажды в Ясную Поляну пришел таинственный старец. «Явился к нам старик 70-ти лет, швед, живший 30 лет в Америке, побывавший в Китае, в Индии, в Японии. Длинные волосы желто-серые, такая же борода, маленький ростом, огромная шляпа; оборванный, немного на меня похож; проповедник жизни по закону природы. Прекрасно говорит по-английски и очень умен, оригинален и интересен. Хочет жить где-нибудь (он был в Ясной Поляне) и научить людей, как можно прокормить десять человек одному с 400 сажен земли без рабочего скота, одной лопатой… Копает сам под картофель и проповедует… Он вегетарианец без молока и яиц, предпочитает все сырое. Ходит босой, спит на полу, подкладывая под голову бутылку… Самовар называет идолом. Про него говорят, что он антихрист, он обещает прокормить 20 человек, но с уговором, чтобы ему душу продать», — записал Лев Николаевич в 1892 году. Идеалом этого шведа было здоровье. Нравствен- 11ых идеалов у него не было. Софья Андреевна «чувство
вала в нем что-то грубое, животное». Когда-то он был богат, потом заскучал, болел. И понял, что главное в жизни — простота. Мог весь день пролежать на земле, словно корова, и съесть много травы. «Покопается немного лопатой, придет в кухню и там лежит, — рассказывала Софья Андреевна. — Видела с ним много горя. Он поселился у нас, как он говорил, навсегда… Рябой, страшный, воображал себя красавцем и просил Таню (дочь. — Я. Я) написать его портрет…» Лев Николаевич подсмеивался над странным гостем и ничего не предпринимал. Софья Андреевна, напротив, приняла самые энергичные меры по его выдворению из Ясной Поляны. Она заявила, что, если он не уйдет добровольно, она попросит губернатора выслать его с помощью полиции. Испугавшись, швед покинул усадьбу. Писатель же сделал себе следующую пометку: «Явился швед, Бунде Авраам. Мол тень… Минус чуткость» (выделено мной. — Я. Я). По всей видимости, Толстой считал его своим двойником.