В толстовские времена вагоны окрашивались в разные цвета в зависимости от класса и уровня обслуживания. Так, синие вагоны с бархатными креслами, в которых ездили особо респектабельные персоны, подобные герою Толстого Нехлюдову, относились к первому классу, желтые — ко второму, зеленые — к третьему. Толстой говорил, что ведомство путей сообщения принадлежит дьяволу: «Где нет железных дорог, там люди меньше теряют времени в пути, чем там, где есть железные дороги, потому что здесь народ ездит без надобности. Это приучает к безделью». Однако не все так
думали. «Я с детства уверовал в прогресс… Расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса», — писал Антон Чехов.
Протяженность железнодорожных путей за короткие сроки выросла втрое, и Россия к концу 1870-х годов вышла на второе после Америки место в мире. В тоске вокзалов, в зимних поездах и семафорах, словом, во всем, что имело отношение к «стальным путям», ощущалась некая вековечная сущность российской жизни. Толстому казалось, что железная дорога слишком шумно ворвалась в певучую усадебную тишину. «Нить железная» загудела рядом с Ясной Поляной, нарушив «сон пустынный».
Дневники Толстого часто пестрят такими заметками: «опоздал на чугунку», «железная дорога к путешествию, что бордель к любви. Так же удобно, но так же нечеловечески машинально и убийственно однообразно» и т. д. Он считал, что с появлением железной дороги все изменилось: «…едешь несравненно скорей, с гораздо большими удобствами, но вся поэзия путешествия исчезла». Вместе с тем парадоксальный Толстой называл путешествие по железной дороге наслаждением и оценивал это средство передвижения как «дешевое чрезвычайно и удобное», «не успеешь оглянуться и уже дома. Польза одна». «Мерзость биржи, железной дороги и т. п. кажется нам развратом, потому что ново и трудно», — убеждал себя Толстой в очевидном. Образ железной дороги стал для Толстого символом цивилизации, угрозой усадебному существованию. В реве паровоза ему чудился голос самой судьбы: «Мне отмщение, и Аз воздам». О «чугунке» много размышляли его герои, которым он передал свою «боязнь вагонов».
Со станции Козлова Засека Толстой ездил в Москву, в Крекшино, в Кочеты. 5 ноября 1867 года через эту станцию прошел первый поезд. Некоторые поезда дальнего следования останавливались в Козловке на одну минуту, другие — на 30 минут. Курсировали также и дачные составы.
С появлением железной дороги жизнь в Козловке «покатилась, словно по рельсам». Живописная мест
ность, окруженная засечными лесами, привлекала множество людей, обустраивающихся летом в дачных двухэтажных домах с мезонинами, построенных тульскими купцами Ваныкиным и Кобяковым. Красивая местность пришлась по вкусу живописцам-передвиж- никам — Крамскому, Мясоедову, Шишкину Художники часто иронизировали, говорили, что здесь они бы легко могли превратиться из портретистов в пейзажистов.
Лев Толстой изучил окрестности Козловки досконально, приезжал сюда верхом, ходил пешком, наслаждался «мягкой и гладкой дорогой, такой, что читать можно». Гости писателя, прогуливаясь вместе с ним, восхищались красотой этих мест, утверждая, что нет ничего прекраснее «ни в России, ни в Финляндии, ни на Кавказе».
Он приезжал на станцию, чтобы встретить гостей, или забрать корреспонденцию, или позвонить по телефону.
Железная дорога, проложенная вблизи Ясной Поляны, стала своеобразным мостом над бесчисленными оврагами, так часто разъединявшими Толстого и Тургенева. Дачные поезда со свистом и шипением проносились мимо меланхоличных пейзажей. В почти пустых вагонах первого и второго классов редкие пассажиры, по словам очевидцев, порой падали с диванов, а вагоны третьего класса представляли собой скопище мешков, полушубков, сундуков, людей, спящих в нелепых позах.
Дороги Толстого и Тургенева, как мы знаем, не раз пересекались в Петербурге, Баден-Бадене, Париже, Дижо- не, но чаще всего в родном пространстве, которое порой сближало, а порой и разводило их в разные стороны. Во взаимоотношениях двух писателей много странного, предначертанного, фатального. «Между нами овраг», — как-то обронил Лев Толстой, и эта фраза стала не только роковой метафорой, но и досадной реальностью. Только с Толстым, «единственным человеком», у Тургенева «случились недоразумения» из-за того, что «слишком врозь глядели», «слишком иначе построены», «созданы противоположными полюсами», «из разной глины слеплены», «слишком разные стихии». Судя по всему, обоими управлял «антагонизм воззрений».