Идеальными друзьями их никак не назовешь, но и случайными тоже. Произнеся: «Здравствуйте», каждому сразу же хотелось ответить: «Прощайте — без свидания». Это при том, что оба дорожили друг другом, обоюдно радовались успехам, но находясь непременно «в отдалении», «любуясь и рукоплеща — издали». Драматизм «несчастной истории с Толстым» несколько преувеличен и надуман. «Умный и даровитый» Тургенев делал из Толстого «другого человека». Эти слова дорогого стоят, поскольку принадлежат самому Толстому — «самому неудобному для жизни с другими людьми» (В. П. Боткин). Трудно объяснить, почему между ними все так сложилось. В их отношениях было много «папи- росочного тумана», возбуждения, подмены дружбы величием. Невзирая на неоднократные категоричные заявления: «никогда с ним не сойдусь», ни тот ни другой этого не выдерживал и «забегал со всех сторон, чтобы сойтись». «Овраг» преодолевался совместными силами и становился благодаря этому «едва заметной щелью». Толстой и Тургенев… Толстой, словно молодой олень, пробегал огромные расстояния, преодолевая их с «буй- волообразным» упорством. Тургенев больше наслаждался остановками, «передышками». Встречаясь на «перекрестках дорог», они «не ладили» друг с другом, но снова «сходились», чтобы идти «рука об руку» дальше, потом вновь «разбегались» с мыслью о том, что «дорог на свете много: друг другу мешать не захотим».
Дорог оказалось слишком много, особенно у Тургенева. Такой образ жизни казался Толстому «притворством простоты»: «Нельзя устроить жизнь необыкновенно» вне своего «гнезда».
Тем не менее жизненная колея настойчиво соединяла их, невольно напоминая о соседстве. Все недоразумения, возникавшие за границей, улетучивались в России, где они снова встречались как «хорошие приятели» и мечтали «оставаться таковыми, покуда Бог продлит их жизни». Дороги разъединяли соседей, а усадебные пристанища, призывавшие к «благообразию» жизни, соединяли. Толстой считал, что Тургенева «надо показывать в деревне: он там совсем другой, более близкий, хороший человек». Ясная Поляна и Спасское-Луто-
виново сближали, соединяли, примиряли, объясняли им друг друга.
Как-то Толстой побывал в Спасском-Лутовинове, и «дом показал» ему «корни» бытия Тургенева, «многое объяснил» и «поэтому примирил с ним». Деревянный бледно-лиловый дом, похожий на цветок сирени, с мезонином и балконом, с каменной галереей «бланжевого цвета», с длинной террасой, с резными перилами, казался большим и пустынным. Потаенные углы многочисленных комнат — гостиных, столовой, кабинета, библиотеки, спальни, «казино» с красивой старинной мебелью из красного дерева и карельской березы, обитой зеленым бархатом — слабо освещаемые «бедными лампами», были наполнены суевериями отца и страхами сына. Темный, пустой дом был подобен бездне. За эту таинственность любил «странный» и «ночной» Тургенев свое родовое гнездо, часто себя им «балуя».
Сколь различны и контрастны облики Спасского- Лутовинова и Ясной Поляны! Камерный полумрак одной усадьбы и эпический размах другой. Совсем разные масштабы и «подтексты». Только в усадьбе наступала долгожданная «дружелюбная тишина», приносящая «много добра», «просветлявшая» и освобождавшая от пристрастий и предубеждений. Здесь мгновенно оба «умнели», особенно когда поднимались на холм, с которого открывалась впечатляющая картина — синеющая кромка леса с силуэтом белой церкви в лучах ласкового солнечного света. Прогуливаясь по старому парку, они порой спорили о том, какой парк красивее — яснополянский или спасский? Каждый оставался приверженцем своего парка, считая его уникальным.
Тургенев всегда стремился в любимую усадьбу, считал, что если бы он здесь жил постоянно, то, вероятно, «написал бы еще многое!». Ему, как он выражался, творить было «хорошо, только живя в русской деревне», где и воздух-то как будто «полон мыслей».
Толстой, путешествуя, ощущал некую мимолетность бытия, одаривавшего его своей легкостью и мудростью. Все это превращало его в вечного странника, не знавшего плохой погоды: он отправлялся в путешествия в любое время года, начиная с «весны света» и заканчивая
ненастной осенней распутицей. Ждать хорошей погоды казалось ему нелепой причудой. Странствовать довелось и на почтовых поездах, и на пароходах, и в дилижансах, не удалось лишь полетать на аэроплане. Как правило, Толстой предпочитал дешевые маршруты, требующие минимальных затрат. Так, для путешествий по Европе нужно было, по его подсчетам, всего лишь 300 рублей. Жизнь во всех городах, кроме Москвы и Лондона, казалась ему недорогой.