Важно было воспитать у детей чувство жизненных реальностей, сознание неизбежной «переоценки ценностей», готовность к любым трудным ситуациям. Любопытна в этом отношении дневниковая запись восемнадцатилетней Татьяны Толстой от 29 мая 1882 года: «Папа мне нынче объяснил, почему я нравлюсь: это моя деревенская дикость, детская неуклюжесть, наивность, которая нравится, а мама говорит, что "Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел". Как же мне теперь созревать? Вот вопрос. И папй говорит, что к 25 годам эта дикость будет смешна. Авось это само сделается, что я вовремя созрею». Вовремя, как мы поняли выше, «сделалось». Самоотверженное участие Татьяны Львовны под руководством отца в борьбе с голодом — яркое тому подтверждение.
Бывали и сложные случаи в воспитании детей. Казалось, очень жаль было малыша, но нужно было про
явить твердость характера. И тогда отец не отходил от принципа, даже если это был «Ваничка», как любовно называли самого младшего сына, последнего ребенка Толстых. Трехлетний Ванечка однажды принялся кормить баранками охотничью собаку. Отец, увидев это, велел вернуть баранки. Но малыш не отдавал их. Когда же пришлось насильно вернуть их, ребенок заплакал. Наконец Толстой убедил его в том, что можно давать собаке то, «чего не жалко». Ванечка успокоился, а заодно уяснил извечную ценность хлеба для человека.
С последним сыном Толстых связана особая, трагическая глава в жизни семьи. По свидетельству многих современников писателя, Ванечка был удивительным ребенком. Стареющий Толстой надеялся, что именно его младший сын когда-нибудь продолжит начатое им «дело добра». Поразительно чуткий, с пытливыми глазами, мальчик был, по утверждению А. Г. Достоевской, «богато одаренным существом с нежным отзывчивым сердцем». А журналист Меньшиков, побывавший у Толстых и видевший Ванечку, позднее сказал, что малыш или рано умрет, или окажется гениальнее своего отца. Всем запомнился такой случай: после формального раздела толстовского имения в 1892 году значительная его часть по старой традиции отошла Ване, как самому младшему среди братьев. Софья Андреевна сказала ему, что теперь все это его, Ванечкино, на что мальчик возразил: «Нет, не мое — всехнее». Он часто болел и умер в семь лет. Смерть Ванечки так потрясла 67-летнего отца, что через несколько дней после этой трагедии он оставил в своем дневнике поразительной силы запись: «Жить надо всегда так, как будто рядом в комнате умирает любимый ребенок. Он и умирает всегда, всегда умираю и я».
Но жизнь продолжалась, старшие дети взрослели, покидали родное гнездо. Однако навсегда сохранили память о своих уникальных родителях — о главном человеке в доме — мама, от которой зависит все: обеды, прогулки, шитье рубашек, кормление грудью очередного младенца, о гениальном отце-писателе, который «умнее всех людей на свете», с ним нельзя капризничать. Они запомнили все мельчайшие подробности его по
ведения: как он сидел за обеденным столом, непременно напротив мама, ел суп или кашу круглой серебряной ложкой, выпив перед этим чарочку водки, как он постоянно опаздывал к трапезам, как он любил стоять на пороге у двери в гостиную, засунув одну руку за кожаный пояс, а в другой руке у него был серебряный подстаканник с чаем, успевавшим остыть за время его оживленного общения с ними. Став отцами и матерями, они играли со своими детьми в те же игры своего детства — лошадки, солдатики, куклы, прятки, пробовали иллюстрировать прочитанные книжки, не забывая отцовские рисунки, написанные пером, особенно его буддийскую богиню с множеством голов и змеями вместо рук Дети унаследовали родительскую любовь и продолжили семейные традиции в собственных семьях. Секретарь писателя В. Ф. Булгаков, вспоминая о взаимоотношениях Толстого с внуками, тонко отмечал, что доброе влияние на них гениального деда осуществлялось неприметно, «без какого бы то ни было оттенка скучного для детей назойливого наставнического духа». И «никто, как Толстой, не обладал в такой степени способностью входить в детские интересы, общаться с детьми, что называется, на "равных правах" и создавать сразу дружеские, товарищеские отношения».
Однажды за обедом внучка Толстого, дочь Татьяны Львовны, Танечка, сидела рядом с дедушкой. «Кушать сладкое, — вспоминал В. Ф. Булгаков, — они уговорились с одной тарелки, — "старенький да маленький", как выразилась тут же Софья Андреевна. Но, когда Танечка, из опасения остаться в проигрыше, стремительно принялась работать ложечкой, Лев Николаевич запротестовал и шутя потребовал разделения кушанья на две равные части, что и было сделано. Когда же он кончил свою часть, "Татьяна Татьяновна" заметила философически: "А старенький-то скорее маленького кончил!" А Лев Николаевич довольно усмехнулся: так или иначе, у внучки появилось представление, что не она одна существует на свете, и что надо считаться с интересами и других людей». И конечно же все это сопровождалось юмором, шуткой: однажды, когда они с внучкой опять ели из одной тарелки, писатель обронил: «Когда-ни
будь, в тысяча девятьсот семьдесят пятом году Татьяна Михайловна будет говорить: "Вы помните, давно был Толстой? Так я с ним обедала из одной тарелки!"» Танечка, как и другие внучки и внуки, очень любила своих замечательных дедушку и бабушку.
В старости отягощенному драмой писателю дети, многочисленные внуки, часто гостившие в Ясной Поляне, доставляли особую радость, и он не раз в эти годы повторял слова о том, как ужасен был бы мир, если бы в нем не рождались постоянно дети, несущие с собой невинность и возможность человеческого совершенства.
У детей Толстого сложились непростые судьбы. И было бы ошибкой отделять их судьбы от «окаянного» времени, которое переживала Россия. С другой стороны, еще живуче расхожее и неверное представление о том, что между отцом и его взрослыми детьми существовали якобы непримиримые онтологические отношения. Действительно, порой Толстой обижался на сыновей: «Кроме сына Миши все сыновья имеют ко мне дурное чувство зависти», а Лев Львович, прозванный им в шутку «Тигром Тигровичем», «испытывал к нему jalousie de mdtier (профессиональную зависть. — Н. Я.)», а другие сыновья «украшали свое ничтожество его именем». Но все это проговаривалось писателем в недобрую минуту. Он конечно же видел в своих детях замечательных людей, которые даже в своем «русопятстве» были ему близкими и дорогими.
Поражает удивительная «прозрачность» во взаимоотношениях отца и детей: они проговаривали все в присутствии гостей, никогда «не прячась», с удивительной откровенностью и доверием ко всем, являющимися свидетелями их бесед. Несмотря на разногласия с детьми, Толстой был деликатен, терпим к любому мнению своих отпрысков, не было в этом никакой искусственности или жеманства. Сыновья и дочери не могли не оценить отцовского благородства и впоследствии внесли свой неоценимый вклад в дело сохранения памяти о гении. Они оставили свои воспоминания и дневники. Дочери Александра и Татьяна, считавшиеся наиболее «отцовскими» детьми, стояли у истоков музея, при
ложив огромные усилия для его создания. Выдающимся хранителем музейной Ясной Поляны стала С. А. Толстая-Есенина, дело которой с успехом продолжает Владимир Толстой. Словом, у судеб и дел потомков писателя своя достойная история.
Глава 7 «Последняя любовница»
В Ясной Поляне со времен сиятельного князя особо ценились «умственные занятия», всячески поддерживаемые впоследствии его великим внуком. Интерес к просветительским проблемам, связанным с поиском добра, истины, красоты, был стабильным, составляя важнейшую часть философии жизни. Звание дворянина ассоциировалось в усадьбе с должностью воспитателя крестьян. В этом состояло «самое священное, святое дело, о котором следовало говорить серьезно».