Честь государя символически отражалась в его «именовании» — титуле. Чем больше подвластных земель перечислялось в нем, тем выше и значимее была честь государя на международной арене. Именно поэтому искажение титула даже в мелочах, умолчание хоть одного словечка из него считалось величайшим оскорблением. В 1620 году Михаилу Федоровичу пришлось столкнуться с невиданным уязвлением государевой чести послами Речи Посполитой и приехавшими с ними «урядниками и державцами» литовских городов, в своих обращениях намеренно пропустившими его царский титул с явным намеком на то, что законным монархом они считают польского королевича Владислава, приглашенного на московский престол в 1610 году. Михаилу Федоровичу пришлось также доказывать, что степень его родства с Рюриковичами именно такова, какой ее провозгласили в Москве: Федор Иванович приходится ему «дядей» (на самом деле — двоюродным дядей) и, следовательно, Иван Грозный — «дедом». Возмущению царского двора и в особенности патриарха Филарета не было предела. Польским послам Александру Слизню и Николаю Анфоровичу был подготовлен категоричный ответ с упреками в том, что они «от царского сродства его государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии отчитают, деда его государева царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии дедом, а сына его дяди государева царя и великого князя Федора Ивановича всеа Русии дядею писать не велят».
В большинстве же случаев ущемление чести государя через титул было куда менее оскорбительным. Но всё равно русские послы и посланники за границей и чиновники, принимавшие иностранные посольства в Москве, внимательно следили, чтобы все составляющие титула были прописаны и произнесены полностью и правильно. Любая описка или оговорка воспринимались как бесчестье. В 1668 году стольник П. И. Потемкин, будучи послом к французскому королю, заявлял: «Самое большое дело государскую честь остерегать; за государскую честь должно нам всем умереть. Прежде всего нужно оберегать государское именование. Начальное и главное дело государей чести остерегать». Он утверждал, что послы, узнав о «прописке» (ошибке) в царском титуле, бывают так огорчены, что не то что есть, а даже и на свет белый смотреть не могут от горя, потому что усматривают в этом «великого государя нашего, его царского величества, в самом великом его государском деле страшное нарушение».
В лучах царской чести согревался каждый, попавший под сень крыл двуглавого орла. Частица государевой чести переходила на русских послов и посланников. Насколько четко дипломаты осознавали это, видно на примере действий русского посла в Лондоне в 1600–1601 годах Григория Микулина: он отказался от приглашения на прием к мэру города только потому, что там оговаривалось: мэру «сидети по своему чину в большем месте, а послам ниже его места». Дипломат мотивировал свой отказ тем, что не может сидеть ниже мэра, поскольку представляет своего государя и «чтить» его следует «для царского величества имени». В своем Статейном списке Микулин рассказывает об одном случившемся с ним казусе, который демонстрирует, что кроме царской чести, носителем которой являлся посол во время выполнения дипломатической миссии, личной чести он как бы и не имел. На приеме у королевы Елизаветы русский посол отказался умыть руки перед обедом в присутствии королевы и из того же сосуда, что и она: «…великий государь наш… Елизавету-королевну зовет себе любительною сестрою, и мне, холопу его, при ней рук умывати не пригодитца». Микулин подчеркнул, что его ответ якобы очень понравился королеве, поскольку не ущемил ее чести и превознес честь московского государя, поставив их на одну высоту, а самого посла поместил внизу иерархической лестницы.