послышалось какое-то дикое пение на мотив известного романса «Ее уж нет, ее уж нет». Мы обернулись.
— На чем он помешан? — тихонько спросил я смотрителя, указывая на поющего больного.
— Это оставленный за штатом квартальный надзиратель. Пункт его помешательства еще не совсем исследован, но, как видно, отчисление от должности сильно-таки тряхнуло его. Вы заговорите с ним — он весьма спокойно держит себя.
Предложением я, конечно, сейчас же воспользовался.
— Как ваше здоровье? — робко спросил я несчастного.
— Благодарю, благодарю! — ответил он, протягивая руку. — Я здоров, но несправедливости одолели меня; если хотите, я вам подробно напишу обо всем, хотите?
— Хочу, — с участием ответил я надзирателю.
— Потому этого я не могу переварить, — продолжал больной, — что я человек религиозный и, вследствие этого, был именинником десять раз в год: на Петра-апостола, на Петра-митрополита, на Петра-блаженного, на Петра-мученика, на Петра, папу римского, на Петра-бессребреника и т. д., а теперь, вдруг, я буду именинник только раз в год. Протестую! Это немыслимо, я не переживу, потому терпеть не могу несправедливостей».
Какое-то время среди москвичей еще ходила поговорка: «Лучше пить водку, чем бояться квартального», но с годами ее забыли.
Будочники
От Бога не уйдешь, как от будочника.
Лефортовский полицейский дом
Будочник (литография 1830-х гг.)
Великая русская литература подарила миру не только образы Онегина, Печорина или князя Андрея Болконского. Среди хрестоматийных литературных персонажей хорошо известен и герой Г. И. Успенского — будочник Мымрецов. Его служебное кредо, выразившееся в словах «тащщить и пущщать», навсегда стало символом тупого полицейского произвола. Но здесь дотошный читатель может возразить: «Мымрецов, как следует из текста рассказа «Будка», служил в провинции. Тогда при чем здесь славная московская полиция? Где Крым, а где Нарым?»
Что же, попробуем разобраться.
Для начала отметим, что во всех городах России, где имелись полицейские команды, стационарные посты размещались в специальных будках. Более того, в период правления Николая I их предписывалось строить по всей территории империи по единому, «высочайше утвержденному», образцу.
Что же касается Москвы, то в ней существование этих специфических строений отмечено еще в начале XIX в. Так, указом Александра I от 23 марта 1802 г. отставным солдатам предлагалось поступать в московскую полицию «для употребления сторожами при будках». В 1862 г., когда было составлено инвентарное описание городского имущества, в городе насчитывалось 389 полицейских будок.
«По наружному виду будки разделяются на большие и малые, — писал в газете «Наше время» С. Натальин, — при некоторых устроены конюшни и сараи, но число таких весьма ограничено; будки с конюшнями стоят на окраинах Москвы, как ширяевская, например, расположенная на Ширяевом поле. Внутри города находится только одна будка с конюшней. Из будок весьма ограниченное число каменных; большая часть строятся деревянные».
Полицейская будка № 1. Чертеж фасада и план.
Будки стояли на площадях или на перекрестках улиц и получали, как правило, названия либо по местности, где они располагались, либо по имени ближайшего храма. Из-за последнего обстоятельства в одной части города насчитывалось несколько «Спасских, Никольских и Знаменских» будок. Только при обер-полицмейстере А. Л. Потапове (1860–1861) полицейские будки были пронумерованы, однако построенные позже номеров так и не получили, а носили лишь традиционные названия.
«Вид самих будочников был поразительный, — отмечал Н. В. Давыдов, описывая Москву середины XIX в., — одеты они были в серые, солдатского сукна казакины, с чем-то, кажется, красным на вороте, на голове носили каску с шишаком, кончавшимся не острием, как на настоящих военных касках, а круглым шаром. При поясе у них имелся тесак, а в руках будочник, если он был при исполнении обязанностей службы, держал алебарду, совершенно такую, какими снабжают изображающих в театральном представлениях средневековое войско статистов. Орудие это, на первый взгляд и особенно издали казавшееся страшным, а в действительности очень тяжелое и неудобное для какого-либо употребления, стесняло, конечно, хожалых, не обладавших крепостью и выправкой средневековых ландскнехтов, и они часто пребывали без алебарды, оставив ее или у своей будки или прислонив к забору.»