Невыполнение приказа, а также утаивание принадлежностей к автомобилю или запасных частей грозили владельцу денежным взысканием в пределах двойной цены, определенной, как гласил документ, «за наивысший по стоимости вид сих предметов той же фирмы». Более сурово – тюремным заключением от двух до восьми месяцев – наказывали за умышленное повреждение, уничтожение или утаивание «самодвижущихся экипажей» или запасных частей.
Особо оговаривались обязанности шоферов и мотоциклистов «на своих машинах», подлежавших призыву в армию.
Автомобильная рота
Если их «автоматические экипажи» забирало военное ведомство, то водитель считался поступившим на военную службу прямо на сдаточном пункте. В таком случае он уже не являлся к воинскому начальнику, а отправлялся на своей машине прямо на фронт. Шоферы забракованных автомобилей или оказавшихся в излишке должны были отогнать машины домой и идти по призыву в обычном порядке.
Нашлись среди московских автолюбителей и те, кто не захотел расстаться со своей машиной и пошел на армию в качестве добровольца. По сообщениям газет, В. П. Рябушинский, возглавивший московскую автомобильную дружину, заслужил на фронте офицерский чин и стал георгиевским кавалером. О своем родственнике-добровольце упомянул Н. М. Щапов: «…толстый, близорукий и на вид наивный юноша двадцати одного года вызвался охотником со своим мотоциклетом. Теперь он в Австрии при штабе московского гренадерского корпуса».
Автомобили, принадлежавшие австрийским и германским подданным, были просто конфискованы. Машины, оказавшиеся непригодными для военного ведомства, были проданы с аукциона. Например, князь В. П. Трубецкой приобрел тринадцать таких машин и передал их для перевозки раненых.
Всего же, по данным журнала «Автомобилист», в результате мобилизации армия получила примерно три тысячи «самоходов». Правда, среди них преобладали «бенцы», «опели» и «мерседесы», пользовавшиеся до войны повышенным спросом, – германские фирмы отличались от конкурентов бесперебойно налаженными поставками запасных частей. В условиях войны по вполне понятным причинам немецкие машины очень скоро оказались на приколе.
Впрочем, для российских дорог наиболее пригодным был гужевой транспорт. Лошадей для армейских обозов также набирали по мобилизации. Н. Я. Серпинской запомнилось, как ее знакомый богач И. Поляков, владелец роскошных выездов, в июле 1914 года ругал царя, затеявшего войну: «…боялся, что у него заберут лошадей и мулов на военные нужды».
В те же дни Нине Яковлевне пришлось провожать на фронт своих знакомых, прощание с которыми она описала в воспоминаниях:
«Доктор Блох призывался в качестве полкового врача. Его приятель Евнин, попавший под суд с целой группой юношей евреев, попытавшихся освободиться от призыва, шел простым рядовым. (…)
Прежде всех уезжал Евнин с отправляемым на австрийский фронт одним из первых Самогитским полком. В маленькой скромной шляпе и строгом платье, с букетом белых и красных роз, пошла я провожать (…) до Александровского вокзала Евнина, который, по бешеной жаре и пыли, в длиннополой шинели, тщедушный и слабый, сгибаясь под тяжестью военной амуниции, с серым лицом и обезумевшими глазами, еле брел в шаг с остальными. На вокзале стояли товарные поезда с красными вагонами: “сорок человек – восемь лошадей”. “Чистой” публики среди провожающих было немного. Бабы в платках громко голосили, заглушая веселую гармошку, и причитали, как по покойникам.
Они подносили солдатам в окна вагонов грудных детей для последнего прощания и благословения. Тяжелые предчувствия овладели нами; мы тоже поцеловали Евнина, как покойника. Розы мои от жары и пыли превратились в веник, да у Евнина и так руки были заняты, а в тесноте теплушки некуда было положить цветы. (…)
Радостное настроение. Август 1914 г.
Проводы Блоха вышли совсем иными. Классные вагоны сияли чистотой, нарядные дамы с цветами и бокалами шампанского стояли у всех вагонов, звон многочисленных шпор сливался в легкую, приятную мелодию. Когда командир взвода, вежливо улыбаясь, дал приказ провожающим оставить вагоны, мне показалось отвратительным оставаться сидеть в тылу. Все мальчики, которые порой мне надоедали, порой казались назойливыми, скучными “кавалерами”, превратились в героев. “Возьмите меня с собой”, – умоляла я доктора Блоха, но это было абсолютно невозможно».