— А почему бы вам не зайти в дом? — предложила графиня. — Конфеты на столе.
Или в другой раз он жалуется, что леди Лоу не приняла его, когда он утром явился засвидетельствовать ей свое почтение, и бурно выражает свое возмущение. Но Лоу ставит его на место: «Тон и выражения, в коих была составлена ваша записка, не соответствуют нашим обычаям. Вы мне толкуете о правилах высшего общества, и я рассуждаю точно таким же образом». Когда его французского слугу полиция задерживает за то, что он выломал дверь, чтобы ворваться к рабыне со вполне определенными намерениями, он вопит, что слуги его «дома» подсудны только королю, его господину, который являет собой воплощенную справедливость. Ну разве не глупость?!
Не раз и не два Плантейшн Хаус сотрясается от проклятий в адрес The Old Frog («Старой Жабы»), которую здесь называют сволочью и болваном, а также в адрес его «господина» и его «двора», «губернатор, — пишет Горрекер, — заявил адмиралу Плэмпину, что Жирная Свинья — Людовик XVIII — идиот и тупица, а адмирал его поддержал». А вот запись, сделанная днем позже: «Какая наглость со стороны Жирной Свиньи присылать подобные инструкции Старой Жабе!» А дело в том, что маркиз осмелился сообщить о полученных из Парижа депешах, предписывающих ему явиться в Лонгвуд и самолично получить сведения о Бонапарте.
— Ах, так ему приказано рассмотреть его поближе! — хохочет Лоу. — Ну что ж, пусть только попробует написать мне или заговорить со мной на эту тему. Я быстро поставлю его на место. Хорошенькое дело! Его двор требует, чтобы он вмешивался в мои дела и судил о моих действиях! Я с превеликим удовольствием дам урок его двору, но я предпочитаю действовать с осторожностью, чтобы ни его двор, ни какой бы то ни было другой не вздумали совать нос в мои бумаги».
Хитрец прекрасно знает, что весь этот шум имеет не больше значения, чем легкий прибой, который всего лишь лизнет дорожки Плантейшн Хаус, и что красиво накрытого стола, изысканного обеда и обслуживания, достойного «высшего общества», достаточно, чтобы сделать Моншеню сдержанным и покладистым. «Пока я был в Бразилии, — сообщает Бальмен своему двору, — французский комиссар маркиз де Моншеню жил в Плантейшн Хаус, вкусно ел, играл в вист и не занимался никакими делами. Он попросил у короля своего господина в награду за службу на Святой Елене звание генерал-лейтенанта, красную орденскую ленту и дополнительные 500 фунтов в год. Ничего не скажешь, славный у меня здесь коллега!»
В зависимости от этих стычек и примирений Моншеню становится для Лоу то «гнусным интриганом, тупицей и фатом», то «единственным иностранным комиссаром, с которым можно договориться». Беда, правда, в том, что в его устах и то и другое звучит осуждением. А что касается Наполеона, то, поразмыслив, он лаконично заявляет в октябре 1817 года, что если маркиз осмелится явиться в Лонгвуд, «он прикажет дать ему под зад коленкой».
Барон фон Штюрмер
Австрийский коллега маркиза барон фон Штюрмер — профессиональный дипломат, сотрудник князя Шварценберга, исполнявший важные дипломатические поручения в Санкт-Петербурге, Париже и Флоренции и назначенный на Святую Елену в награду за «честную и добросовестную службу». Незадолго перед тем как ступить на борт «Оронта», он женился на молодой француженке, с которой познакомился совсем недавно, когда находился во французской столице вместе с представителями других союзных держав. Обитатели Лонгвуда имеют некоторые основания радоваться его прибытию, о чем Лас Каз сообщает Императору:
— Два или три года назад один служащий военного министерства приходил давать уроки письма и латыни моему сыну. У него была дочь, которую он хотел отдать в гувернантки и просил нас дать ей рекомендацию. Мадам де Лас Каз попросила привести ее к ней: девушка была прелестна и обаятельна. Так вот, эта юная особа, наша знакомая, наша подопечная, ныне является женой одного из комиссаров союзных держав, направивших их на Святую Елену. Но судите, ваше величество, каково было мое удивление. Я послал слугу ко вновь прибывшей особе. Вернувшись, он сказал мне, что эта дама ответила, что не понимает, о чем с ней хотят говорить.