И, наконец, о самом главном. Отец Люсьен неоднократно подчеркивает, что основной мотивацией прихода к монашеству были благодарность и любовь ко Христу, подражание его крестным мукам. Этот мотив, безусловно, присутствовал, но в пустыни Египта шли не только за этим. Как писал еще в начале XX века русский патролог И. В. Попов, подвижничеству египетских пустынь «был присущ еще мистический элемент — чувство непосредственного внутреннего общения души с Богом»; и далее он добавлял: «Выйти из ограниченности своей человеческой природы и претвориться в Божественное естество — вот что составляло последнюю цель отречения, длинного и долгого подвига»[1586]. «Если мы взыщем Бога, — говорил авва Арсений Великий, — Он явится нам, а если удержим Его, Он пребудет с нами». Можно вспомнить в этой связи и совет аввы Иосифа авве Лоту: «Если хочешь, стань весь как огонь». И думается, не будет большим преувеличением сказать, что путь к осознанию мистических видений «огня и света» как божественных энергий, благодаря которым человек может реально войти в нетварный горизонт Божественного бытия и соединиться с Творцом, что получило свое наиболее полное воплощение в учении святителя Григория Паламы и было догматически закреплено на Константинопольских соборах 1340–1350–х годов, — путь этот начинается из египетских пустынь. Реальное Богопознание в «мистике света» — тот опыт, который непреложно воспринимался восточным монашеством как истинный и бесценный. Вот почему высказывания греческого консервативного богослова П. Трембеласа, будто бы видения света у великого византийского мистика XI века преподобного Симеона Нового Богослова можно объяснить простым напряжением нервов, вызвали взрыв негодования на Афоне[1587]. Но католическая традиция, как известно, всегда относилась к подобному опыту с большим подозрением: «Западная мысль, в частности, томизм, категорически возражает против концепции нетварной благодати. Согласно томистским взглядам, наша природа всецело тварна, и ничего нетварного нам принадлежать не может по определению. Мы не можем участвовать в божественной жизни, мистический опыт нам недоступен, а Христос принес в наш мир лишь прощение грехов, “оправдание” или своего рода амнистию»[1588]…
Но конечно же наши несогласия ни коим образом не умаляют все достоинства этой замечательной книги. Один современный исследователь египетского монашества как‑то отметил: «Апофтегмы — не ностальгическое воспоминание о случайно сохранившихся фрагментах истории, но поучительные слова живой традиции»[1589]. И отец Люсьен хорошо это чувствует. Он отмечает удивительно живой интерес к традиции «богословия пустыни» как со стороны простых верующих христиан, так и ученых: египетские подвижники ныне «вошли» в стены известнейших французских университетов, а католическое радио юга Франции каждое утро предлагает своим слушателям одну из апофтегм с кратким ее комментарием. Не менее велик интерес к духовной традиции египетских отцов пустыни и в самом Египте. Так, ревнитель древних монашеских традиций, отец Матта–аль–Маскин, вместе со своими учениками, подобно первым пустынножителям, прожил около двенадцати лет в отдаленных пещерах перед тем, как поселиться в обители Святого Макария. По мнению монахов этого монастыря, подлинная монашеская жизнь осуществляется здесь несколькими учениками отца Матта–аль–Маскина не в монастыре, а в пещерах по соседству с обителью — то есть в том созидательном уединении, в котором пребывали первые подвижники. Нам думается, что Россия связана с традицией отцов пустыни не менее, а может быть, и более тесными узами, чем современный Египет или Франция. Тем обиднее то, что хорошие издания, рассчитанные на широкого читателя и повествующие о начальной истории египетского монашества с учетом всех последних достижений современной науки, у нас практически отсутствуют. Надеемся, что русский перевод книги отца Люсьена хотя бы отчасти заполнит эту лакуну.
Антон Войтенко, февраль—апрель 2007 года
Иллюстрации
1587
См.:
1588
1589