Вероятно, самые первые Отцы–пустынники вовсе не имели книг или, как Исайя, имели только одну. Как‑то раз один скитский монах проник в келью аввы Пафнутия, чтобы спрятать у него свою книгу[575]. Ревностные отшельники, такие как авва Виссарион, никогда не позволяли себе собирать книги[576]. Но по мере удаления от первоначальных героических времен монахи начинают накапливать книги в своих кельях[577], и один старец сказал с грустью по этому поводу таю «Святые Пророки писали книги, затем пришли Отцы наши, кто следовал им на деле. Те, кто пришел после, учили эти книги наизусть. Затем пришло нынешнее поколение, которое их переписывает и складывает без пользы у окна»[578]. Но этот анонимный моралист был, без сомнения, чересчур суров, ибо авва Аммой рассказывает нам о монахах, которые покинули свои кельи, «оставив полки, полные пергаменных книг, и не закрыв за собой дверей»[579], показывая тем самым их нестяжательство. Его ученик Исайя повелел монаху, покидавшему келью, оставить все, что там было[580].
Жить в полном нестяжании
Все хорошо знают, что всегда и везде люди, живущие какое‑то время на одном месте, потихоньку накапливают вокруг себя уйму вещей, без которых вполне могли бы обойтись, — книги, мебель, утварь. Для монахов, которые отрекались от всего, это представляло серьезную опасность. Старцы рекомендовали быть здесь начеку и сами показывали пример полного нестяжания. Всегда нужно было быть готовым отдать брату то, что ты имел, и не хранить в своей келье ненужные вещи или то, что ты не хотел бы отдать или даже просто одолжить[581]. Любой отшельник должен как‑то поддерживать свое существование, но некоторые при этом могли иметь искушение оставить себе немного денег на больных и стариков. Некоторые апофтегмы отвергают такую скупость[582]. Иоанн Кассиан также указывает, что весьма печально, когда монахи, расставшись со своим добром, иногда довольно значительным, затем позволяют себе зариться на мирские вещи и обращать внимание на безделушки: циновку, корзинку, сумку, рукопись, скребок, шило, иголку или тростниковую ручку для письма…[583] Другие, наоборот, были удивительными бессребрениками, как, например, авва Архебий, который много раз отдавал другим свою келью со всей мебелью и утварью[584], или тот брат, который постоянно раздавал то, что имел, «будь то мелкая монетка или маленький кусочек хлеба», относя все это в келью своего соседа[585].
То, что монаху, который хочет жить в келье, необходимо не только все оставить, но и от всего отречься, хорошо иллюстрирует один рассказ. Новичок, пришедший в пустыню, сохранил у себя сто монет. Как только он пришел в свою келью, то тотчас увидел, что дверь кельи в плохом состоянии, и сказал себе: «Дверь старая, нужно ее заменить». Старец посоветовал ему по–настоящему отречься от мира, и брат оставил у себя только десять монет. Скоро он заметил, что крыша его кельи нуждается в ремонте. По совету старца он потратил эти десять монет и вернулся в келью, воображая, что окончательно отрекся от мира. Но помыслы внушали ему: «Смотри, здесь все ветхое, придет лев и съест меня». На этот раз старец ему сказал: «А я вот жду, чтобы все на меня свалилось, чтобы лев пришел и меня пожрал, чтобы избавиться мне от жизни такой! Иди, сиди в своей келье и молись Богу»[586].
Отцы знали, что, собрав в своей келье много вещей, можно устроиться весьма неплохо. Иоанн Колов говорил: «Если человек в душе своей любит Бога, он может жить в келье, и не имея вещей мирских. А если человек имеет вещи мирские, но не имеет вещей Божественных, то из‑за вещей мирских он тоже остается в келье. Но тот, что не имеет ни вещей мирских, ни вещей Божественных, никак не может остаться в келье»[587]. Подлинный смысл слов аввы таков: если ты можешь пребывать в келье и иметь вещи Божественные, то вещи мирские тебе уже не нужны. Или можно выразиться так: монах, который в своей келье имеет Божественные вещи, с трудом переносит присутствие вещей мирских[588]. В общем, как сказал один старец, человек, который почувствовал сладость нестяжания, тяготится даже одеждой, которую носит, и чашкой, из которой пьет. Ибо отныне дух его занят вещами нездешними[589].
579
А 134 (=Аммой, 5. Достопамятные сказания. С. 39). (Употребленное в греческом тексте