Составили резолюцию о смещении Макарова, и оба села двинулись к монастырю.
Макаров тем временем с членами президиума Звенигородского Совета и милиционерами составлял опись хозяйства духовного училища, которое должно было отойти к нему. Затем произвел обыск на квартире смотрителя училища Халанского. Тут-то и подошла толпа. Комиссар, привыкший, что ему повинуются беспрекословно, вышел к народу, привычно поигрывая револьвером. Но на этот раз мужики и бабы не сробели.
— Обезоружить его! — закричали в несколько голосов.
В мгновение молодцеватого вояку окружили и отняли у него опасную комиссарскую игрушку. Тут-то он и понял, что ему несдобровать, если не умерит гонор, и трусливо стал уверять земляков, что готов сдать должность. Выборные мужики повели Макарова в его гостиничный номер сдавать дела.
А народ все прибывал. Прибежали из Шихова, Посада, других окрестных сел. Набралось полторы тысячи озлобленных крестьян. Почувствовав свою силу и робость власти, они распалились.
— Дармоеды, сукины дети, понавешали в святом месте вывесок.
С гостиницы содрали вывеску районного Совета.
— Все они тут лопали наше добро.
Поймали секретаря Макарова Соколова, нашли у него ключи и, открыв помещение Совета, разгромили его.
— Не пускайте комиссаров к телефону!.. Смотри, вон один побежал к лесу.
Догнали. Стали бить.
— Давай выводи Макарова!
Из гостиницы вышел один из выборных крестьян, Василий Дешевый.
— Граждане, вы же пришли не убивать, а лишить полномочий Макарова. Он сейчас передает бумаги и печать.
— В зад себе печать засунь. Бей его — он за комиссаров!
Толпа оттолкнула Дешевого и хлынула в гостиницу. Кто-то ударил в набат, будоража мятежный крестьянский дух.
Макарова выволокли на монастырский двор — забили до смерти. Под руку попались комиссарский секретарь Соколов и милиционер Ротнов. Забили насмерть обоих. Уже звонили колокола всех окрестных сел. Бросились в Звенигород — громить советские учреждения. По дороге обрывали телефонные и телеграфные провода, растаскивали на колья изгороди, развели мост через Москву-реку.
Все советское городское начальство, прослышав про бунт, загодя попряталось у родственников и знакомых.
Разбушевавшиеся крестьяне первым делом разгромили воинское присутствие и Дом Красной Армии, набрав там до полутора сотен винтовок. С оружием и колами разбежались по всему городу. Палили в воздух непрестанно, но, слава богу, никого не подстрелили. Из казармы разбежавшихся милиционеров растащили по домам три подушки, три самовара, восемь полушубков, девятнадцать кроватей, шкаф для нотных книг и наставление по уходу за лошадьми. Отловили несколько «членов президиума» и под охраной отволокли их в уездную тюрьму. Били в набат со всех городских церквей. Потом, малость успокоившись, разбрелись по домам родственников и друзей, по чайным и трактирам, где похвалялись своей победой над комиссарами.
А в монастыре, возле ворот, столпившись вокруг вынесенной из церкви высокочтимой иконы, иеромонах Ефрем с братией служили молебен, призывая крестьян к смирению.
К вечеру прибыл к Звенигороду отряд красноармейцев из Павловой слободы. Но в город войти побоялись — оттуда слышалась беспорядочная стрельба. Решили лишь выставить на дорогах дозоры. Вскоре подошли еще два отряда с пулеметами из Аксиньевской волости. Тогда-то и отважились на штурм. Ворвались в город с пулеметным треском. Но увидели вокруг не ощерившегося штыками врага, а безлюдное провинциальное захолустье. Мятежники, напившись чаю и водки, потайными тропками разбрелись по своим селам или спокойно похрапывали в домах своих городских родственников. Никто из них не помышлял, что вырвавшаяся наружу их скоротечная лютая злоба завтра будет окрещена «звенигородским контрреволюционным мятежом», что предстоят многочисленные аресты, допросы, доносы и, наконец, громкий судебный процесс.
На скамью подсудимых попадали по оговору скандального соседа, даже по ошибке, ибо людей с одинаковыми фамилиями, которые назывались на допросах и в доносах, в селах было предостаточно. Судьи не удосужились обратить внимание даже на настойчивые заявления адвокатов о необходимости «обследовать некоторые действия покойного Макарова». Его нельзя было поминать недобрым словом, потому что газеты наперебой писали о нем, как о герое революции, павшем смертью храбрых на боевом посту.