Когда начала налаживаться более-менее подготовительная работа, то есть нами были отлиты оболочки для бомб в железнодорожных мастерских, раздобылись револьверами, купцов терроризировали, и они были готовы раскошелиться, в это время по мановению невидимой руки начался систематический разгром. И не только нашей организации, но и социал-революционеров, социал-демократов и федерации. У социал-революционеров была арестована хорошо оборудованная типография, где печаталась газета «Революционное слово» или «Воля» — не помню точно, и сели все активные работники Центра дочиста. У социал-демократов тоже были выбраны лица, как оказалось впоследствии, хорошо знакомые Иммерману. Федералисты, по крайней мере, все вожаки федерации, были лучшие приятели гражданина Иммермана…
Другие свидетели дополнили картину, сообщив, что еще до ареста удивлялись постоянному обилию денег у Иммермана, его любви к дорогим одеждам. «Откуда?» — спрашивали нищие собратья по борьбе с капиталом. «Даю хорошие уроки, завел для конспирации», — был ответ.
Многих арестованных насторожили на первых же допросах хвастливые слова жандармского ротмистра, что у него дела устроены не хуже, чем в Петербурге, есть даже свой Азеф, «так что пора вам, молодые люди, переходить ко мне на службу».
В тюрьме для размышлений времени хватало, максималисты легко вычислили провокатора и приговорили его заочно к смертной казни. Но осужденный ими Иммерман скрылся из Читы и при содействии начальника Читинского охранного отделения Рудова под фамилией Щедрович был принят конторщиком с окладом в тридцать рублей в Пинские железнодорожные мастерские. Сведения, которые он в последующие годы поставлял в охранку, характеризовались как малоценные.
И вот пришла расплата. В заседании Московского революционного трибунала 1 октября 1919 года началось слушание дела № 536 Владимира Васильевича Иммермана.
Вина подсудимого была подтверждена не только свидетельскими показаниями, но и полученными архивными документами бывшего департамента полиции, где Иммерман значился в картотеке секретных сотрудников и где черным по белому было записано, что он «успел оказать значительные услуги по делу розыска. В начале 1909 года он должен был скрыться из города Читы, вследствие выяснения его деятельности революционной средой, поставившей лишить его жизни».
В начале процесса подсудимый отрицал свою вину.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Чем вы объясните, что вас не арестовали?
ИММЕРМАН. Вообще практиковалась такая система, что видных революционных работников не арестовывали, а доводили до того, что сами товарищи их уничтожали, и вот я явился тем козлом отпущения, которого терзали со всех сторон.
Но против фактов не попрешь, и пришлось помаленьку признаваться.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Все-таки, какого характера сведения вы давали охранному отделению?
ИММЕРМАН. Конечно, спрашивали меня обо всем, но я старался говорить то, что мне приходило в голову, и никогда не думал о том, чтобы предавать товарищей. Я был как затравленный зверь, я метался из стороны в сторону и не знал, что предпринять. Последующие десять лет моей жизни говорят за меня: два моих сына воспитаны в духе революции и в настоящее время находятся на фронте.
Чувствуя себя загнанным в угол, провокатор пытался воздействовать на судей сентиментальными пассажами.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Как будто на свете другого места не было, кроме этой проклятой охранки. Вы, революционер, как должны были себя характеризовать?
ИММЕРМАН. У меня были семья и дети, так что условия жизни были невыносимые.
Во время процесса подсудимый без устали украшал свою речь революционной терминологией, пытаясь доказать свою приверженность идеям социализма и коммунизма. В последнем слове он попробовал разжалобить пролетарские сердца судей трескучими фразами о революции.
ИММЕРМАН. Когда наступила Великая Октябрьская революция, когда мне представилась возможность уехать из Советской России, я этого не сделал, посвятив себя воспитанию сыновей, чтобы вместе с ними торжествовать окончательную победу пролетариата. Если вы взгляните на мою прошлую паршивую жизнь, то увидите, что никакой корысти в ней не было, просто одно малодушие и стремление спасти свое несчастное семейство. Если бы вы взглянули в мою душу, то вы убедились бы, что я имею право жить в Советской России. Поэтому я прошу суд, во имя полной и окончательной победы рабочего класса над миром эксплуататоров, во имя уничтожения буржуазного строя, дать мне возможность умереть с сыновьями на почетном посту, защищая великие завоевания Октябрьской революции, так как я ни в коем случае не могу быть врагом Советской России, а буду всеми силами стремиться, чтобы принести ей только пользу. Мне пришлось однажды выступать в защиту товарища Ленина во время митинга. Когда стали говорить, что товарищ Ленин немецкий шпион, я, не раздумывая, вышел на трибуну перед тысячной толпой и объяснил ей, какой наш великий вождь. Это могут подтвердить все рабочие. Если бы я не был предан делу революции, я бы не поступил так. И вот во имя окончательного торжества рабочего класса над буржуазией, я прошу дать мне возможность вновь встать в его ряды и бороться до окончательной победы Советской власти над ее врагами.