СУДЬЯ. Следовательно, вы сознаетесь, что бранили ее?
СОБОЛЕВ. Кажется, назвал дрянью.
СУДЬЯ. Она, между прочим, говорит, что вы бранили ее неприличными словами.
СОБОЛЕВ. Все может быть, я был так рассержен этими звонками. Скажи, Татьяна, как я тебя бранил?
Леваницкая, приблизившись к судье, произносит что-то шепотом.
СОБОЛЕВ (прислушиваясь). Этого, право, не помню! Впрочем, я согласен по-христиански просить прощения. (Леваницкой.) И как тебе, Татьяна, не совестно тянуть меня к суду из-за такой безделицы? Мне не за себя обидно, мне обидно за свою должность. Ведь я тридцать пять лет состою начальником этого заведения, меня вся Москва знает! И Шумахер знает меня! Вот и нынче я был у Шумахера, он говорит тоже.
ЛЕВАНИЦКАЯ. Я никакого господина Шумахера-с не знаю-с.
СОБОЛЕВ. Коли ты не знаешь, так вот господин судья знает. А как ты смела меня пьяным назвать? За это ты мне, матушка, ответишь.
ЛЕВАНИЦКАЯ. Вы хоть здесь-то не горячились бы.
СОБОЛЕВ. Нет, голубушка, этого так нельзя спустить. Меня вся Москва знает. И тут, глядикось, в суд тянут.
СУДЬЯ. Она не говорила, что вы были пьяны. Она сказала только в нетрезвом виде.
ЛЕВАНИЦКАЯ. Я сказала это потому, что от господина Соболева очень уж пахло вином. Может, он и облился водкой, только очень сильно пахло, так и несло.
СОБОЛЕВ. Вот вы, господин судья, обратите внимание на этот факт. Я послал к ним, потому боялся, что меня душить придут. А мне прислали сказать, что я пьян, пьян целый год, что на меня жаловаться будут попечителю и что меня в оглобли запрягут на место лошади. Нет-с, этого нельзя. Я все-таки начальник, я буду на все жаловаться. Ко мне присылают нарочно, чтобы взбесить меня. Это все — неприятности по службе.
СУДЬЯ. Мне нет никакого дела до ваших служебных отношений. Вы лучше объясните мне, как обругали Леваницкую. В противном случае, я буду вынужден сделать допрос свидетелю.
СОБОЛЕВ. Право, господин судья, это интереснейшая история. Стоило бы ее в газетах напечатать. Жалко вот, что нет здесь стенографа.
Судья приступает к допросу свидетеля.
ФИЛИПП. Я был в это время, батюшка, тут. Я тут был.
СУДЬЯ. Слышали вы, как бранил Леваницкую господин Соболев?
ФИЛИПП. Нет, батюшка, этого я не слыхал.
СУДЬЯ. Вы, может быть, крепки на ухо, оттого и не слышали?
ФИЛИПП. Еж ли б он бранился, то, чай, кричал бы. А то нет, ничего не слыхал, он не бранился.
СОБОЛЕВ. Он говорит вон, что я не бранился. А я скажу напротив: бранил ее, бранил.
СУДЬЯ. Не хотите ли кончить это дело миром?
ЛЕВАНИЦКАЯ. Ведь это уже не впервой он меня ругает. Я и то два раза уж ему прощала.
СУДЬЯ (Соболеву). Вы дадите обещание, что не будете впредь браниться?
СОБОЛЕВ. Известно, не буду, если только меня опять не рассердят.
ЛЕВАНИЦКАЯ. Я, пожалуй, и теперь прощу его. Только уж вы, господин судья, не велите ему больше ругаться.
СОБОЛЕВ. А знаешь что, Татьяна, вот в этих самых законах, что у господина судьи на столе лежат, написано: если человек очень уж рассердится, то не только выругать, а и по лику погладить может. Слышала?
ЛЕВАНИЦКАЯ. Вот как же, господин судья, мне прощать-то его? Вон он при вас и по лику погладить обещается.
СОБОЛЕВ (торопливо). Ну-ну! Ведь я так, к слову только сказал… Господин судья, я уж особо на нее буду жаловаться, что она пьяницей меня назвала.
СУДЬЯ. Как же вы просите у нее прощения и вместе с тем хотите на нее жаловаться?
СОБОЛЕВ. Ну, пожалуй, я не буду жаловаться.
Судья объявил, что дело кончилось мировым соглашением.
СОБОЛЕВ (Леваницкой). Ну, Татьяна, что? Взяла?
Попросил милостыньку
Купеческий сын Тулинов представил 5 апреля 1869 года в московскую полицию отставного рядового лейб-уланского полка Степана Прохорова Мироновича за то, что он попросил у него милостыню, когда он был в Зеркальном ряду. Причем Тулинов объяснил, что, представляя Мироновича в полицию, он исполняет тем «долг гражданина преследовать тунеядцев».