«Тонный» от слова «тон» — модный, великолепно вышколенный, с прекрасными манерами. При этом «Журавель» насмехался над кавалергардами за высокий рост и глупость:
Знатность и принадлежность к привилегированному гвардейскому полку накладывали на кирасир очень жесткие моральные рамки. Тяжелая кавалерия — ударный кулак армии, остановить который можно было только прямым артиллерийским огнем, — старалась поддерживать среди своих «порядочное поведение»: никаких шалостей с актрисами, попоек, дуэлей. Тот же Трубецкой передал внушение, которое сделал новичкам полковой командир. «Господа, — тихо проговорил он. — Кирасирский полк оказал вам великую честь, приняв вас офицерами в свою среду… Где бы вы ни находились… эти погоны обязывают вас… к достойным поступкам, порядочности и приличию. Помните, что в глазах общества и света всякий ваш неблаговидный поступок или даже жест будет приписан не столько вашей личности, сколько всему полку»[343].
Уважение к форме было таково, что на балах в дворянских собраниях девице позволялось танцевать с незнакомым офицером — за него говорил мундир. И, будучи в мундире, он имел право сам представиться ее родителям, не прибегая к посредничеству третьих лиц. Свидетелем «серьезных намерений» выступали «принадлежность к полку», ручательство всего офицерского круга.
За неблаговидное поведение можно было расстаться с местом. Иное дело легкая кавалерия — уланы и гусары. Тип поведения, осуждаемый у кирасир, напротив, насаждался в этих родах войск. Лихие рубаки, в мирное время и на постое они превращались в столь же лихих прожигателей жизни. Поскольку легкая кавалерия гибла массами, среди ее офицеров был распространен взгляд: погуляем, пока можем. Поведение Долохова из «Войны и мира», пьющего шампанское из горлышка, сидя на подоконнике второго этажа, — типичная выходка легкого кавалериста. Можно сказать, что разные рода войск культивировали и развивали разные типы личности.
Кирасиры — солидные люди, с самими серьезными намерениями, как в отношении противника, так и в отношении барышень. Если же нечто в стиле «танца с медведем» встречалось, следовал перевод в армейский полк и, возможно, даже в другой род войск. Нечто подобное произошло с графом Б из пушкинского «Выстрела»: «…Определился к нам молодой человек богатой и знатной фамилии (не хочу называть его). Отроду не встречал счастливца столь блистательного! Вообразите себе молодость, ум, красоту, веселость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги, которым не знал он счета и которые никогда у него не переводились, и представьте себе, какое действие должен был он произвести между нами».
За что этот богач и красавец был переведен в захолустный гусарский полк? Возможно, дуэль. Но он и там не унялся. «Я его возненавидел, — признавался Сильвио. — Успехи его в полку и в обществе женщин приводили меня в совершенное отчаяние. Я стал искать с ним ссоры; на эпиграммы мои отвечал он эпиграммами, которые всегда казались мне неожиданнее и острее моих, и которые, конечно, не в пример были веселее: он шутил, а я злобствовал. Наконец, однажды на бале у польского помещика… я сказал ему на ухо какую-то плоскую грубость. Он вспылил и дал мне пощечину. Мы бросились к саблям».
В прошлом князя N мог быть и такой случай. Но годы смиряют. Если он родился, как мы предположили, в 1780-х годах, то для него возможно участие в страшной атаке русских кирасир при Аустерлице, описанной у Толстого в «Войне и мире»: «…Показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах… Все слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия, и виднее становились их лошади, и фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу… Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев-людей на кровных конях, богачей, юношей офицеров и юнкеров, проскакавших мимо него, после атаки осталось только осьмнадцать человек».
В дальнейшем кирасиры принимали участие практически во всех крупных битвах. Генерал Н. Н. Муравьев описал виденное им на Бородинском поле столкновение русской и французской кавалерии: «Рукопашный бой между массами смешавшихся наших и французских латников представлял необыкновенное зрелище и напоминал битвы древних рыцарей или римлян… Всадники поражали друг друга холодным оружием среди груд убитых и раненых»[344].