Тоже узнаваемо. Россия и прежде производила на путешественников впечатление очень военизированной, иерархической страны — все дворянство служило не по гражданской части, на улицах из двадцати прохожих пятеро были одеты в форму. При Николае I — человеке военном до мозга костей (он признавался, что без мундира чувствует себя так, «как если бы с него содрали кожу») — это ощущение только усугубилось.
Кстати, история с Государственным советом имела реальную подоплеку. Сначала, после смерти Александра I, Совет под давлением петербургского генерал-губернатора А. М. Милорадовича, вопреки воле покойного императора, высказался за присягу цесаревичу Константину, поскольку «нельзя распоряжаться престолом по завещанию». Эта присяга была принесена, в том числе и Николаем. Но после решительных отказов Константина выехать из Варшавы и принять корону в ночь с 13 на 14 декабря Николай I прочел в Совете манифест о своем вступлении на престол. И он, и присутствующие понимали, что на другой день гладко дело не пройдет. Но выхода не было. Николай уже знал о заговоре. О многом догадывались советники.
«Тридцать тысяч одних курьеров» курсировали между Петербургом и Варшавой, везя в одну сторону мольбы либо принять престол, либо гласно заявить об отречении, а в другую решительные отказы. Ведь и Константин был осведомлен о тайном обществе.
«Весь город знал, что Государственный совет собран, и всякий подозревал, что настала решительная минута… Все слушали в глубоком молчании и по окончании чтения глубоко мне поклонились»[499].
Сцена, когда завравшийся Хлестаков «поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками», — очень откровенна.
Каково было пропустить, хуже — своей властью настоять на постановке подобной комедии? Фрейлина Смирнова-Россет, близко дружившая с Гоголем, вспоминала, что Николай I «один велел принять „Ревизора“ вопреки мнению окружающих». Комедию «не решались допустить для представления, но государь приказал выдать ему (автору. — О. Е.) четыре тысячи рублей и поставить ее. Сам приехал в театр, постоянно аплодировал и смеялся»[500].
Это поведение подтверждали и другие наблюдатели. Цензор Никитенко отметил в дневнике: «Комедия „Ревизор“ наделала много шуму. Ее беспрестанно дают — почти через день. Государь был на первом представлении, хлопал и много смеялся… Была государыня с наследником и великими княжнами. Их эта комедия тоже много тешила. Государь даже велел министрам ехать смотреть „Ревизора“»[501]. Однако все отнеслись по-разному. Если военный министр А. И. Чернышев — человек в личном общении неприятный, наглый, самоуверенный, но весьма просвещенный и не взяточник — «выражал свое удовлетворение», то министр финансов Е. Ф. Канкрин, за которым также не водилось «грешков», но ведомство которого постоянно трясли проверками, обронил с неодобрением: «Стоило ли ехать смотреть эту глупую фарсу?» Что говорить о начальниках помельче, которые всегда оборачивались на мнение вышестоящих? Инспектор труппы Александринского театра Храповицкий прямо на афише пометил: «Пьеса весьма забавна, только нестерпимое ругательство на дворян, чиновников и купечество». Но его величество «чрезвычайно доволен, хохотал от всей души»[502], значит, пьеса будет идти.
А если бы у императора не было чувства юмора? Ведь оно не прилагается к короне. «Всем досталось, а мне больше всех». Не правда ли, после нашего пояснения эти слова звучат по-новому?
29 сентября 1830 года Пушкин написал стихотворение «Герой», посвященное государю. Далеко не оду. Поэт ведет беседу с Другом, вспоминает красивую легенду о том, как в городе Яффа во время Египетского похода Наполеон посетил чумной госпиталь: не побоялся заразы и навестил больных. Но оказывается, что история вымышлена. В отчаянии Поэт восклицает: «Оставь герою сердце! Что же / Он будет без него? Тиран». Друг отвечает: «Утешься…» Это последнее слово в стихотворении. Если бы не дата — «29 сентября 1830 Москва» (Пушкин был в это время в Болдине), загадка осталась бы без ответа. В тот день Николай I приехал в охваченную холерой Москву. «Утешься» — есть на свете герои — таков смыл рассказа.