О ком это? О Сушковой? О Лопухиной? О княгине Щербатовой? О бедняжке Бахерахт? Не утруждайтесь. Во всей России в это время «твердую волю» приписывали только одной даме — княжне, вернее, великой княжне Марии Николаевне. Близкие называли ее «Мэри». Именно с ней поэт расстался «врагами», хотя, конечно, ни о каком романе речи не шло…
Не шло, но, возможно, подразумевалось. А в тексте повести и намекалось. Некая записка. Некое кольцо… Если державный родитель только заподозрил, что дочь хоть отчасти послужила прототипом обманутой Мери, то его отзывы становятся по-человечески понятны. К моменту выхода «Героя…» Лермонтов был более чем известен царской семье, и не только благодаря стихам на смерть Пушкина.
В мемуарах князя Мещерского есть зарисовка, как будто не относящаяся к Лермонтову. Князь дружил с поэтом, чтил его память и в тексте называл полную фамилию. Но в неприятном рассказе упомянул некоего «поручика Л***», да к тому же добавил, что тот служил в Преображенском, а не в лейб-гвардии гусарском полку. Но поведение очень узнаваемо. «Балов было в обществе в то время очень много… Но самые изысканные, и к тому же для немногих избранных, были придворные балы в Аничковом дворце. Быть приглашенным на эти балы считалось между гвардейскими офицерами большим почетом».
«После больших стараний, исканий и забот» поручик «Л***» несколько раз побывал в Аничковом и «стал часто забываться». Чему способствовала и обстановка: «на Аничковых балах было как бы менее сдержанности, менее этикета, более свободы, чем на больших балах в Зимнем дворце». Император «бывал особенно общителен», ходил по залу и «удостаивал разговора» некоторых гостей. Однажды он обратился к недавно произведенному в следующий офицерский чин князю Александру Голицыну с парой похвальных слов. Тот поклонился.
«В этот момент, когда государь уже собирался идти далее, сосед мой поручик Л***… неожиданно вмешался в разговор и сказал государю с некоторою ужимкою: „Вот и я, ваше величество, нахожусь шестой год в чине поручика“. Государь приостановился, не поворачиваясь к нему, молча окинул его через плечо несколько раз с ног до головы своими грозными очами и, не говоря ни слова, пошел дальше. Я никогда не мог забыть этой минуты. Мне кажется, что, если б я был на месте поручика Л***, я бы провалился сквозь землю!»[530]
Кажется, что мемуарист полностью зашифровал текст. Ведь Лермонтов не носил чин поручика «шесть лет». Но так ли важно, с какими именно словами малоизвестный гость обратился к императору? Достаточно одной развязности, которую подчеркивали все петербургские знакомые Лермонтова того времени. Не является ли приведенная сцена разгадкой запрета производить Лермонтова в следующий чин, который был дан Николаем I? Кавказское начальство могло лишь докладывать о геройствах поручика на высочайшее имя…
Впрочем, столичное общество само воспитывало те качества, которые за глаза осуждало. После возвращения поэта из первой ссылки его наперебой стали приглашать в лучшие дома — ведь он сделался известен. И гоним. Одно это превращало вчерашнего опального писателя в интересный салонный трофей. Свои ощущения Лермонтов передал Жоржу Печорину из «Княгини Лиговской».
«На балах Печорин… был или печален, или слишком зол, потому что самолюбие его страдало… У него прежде было занятие — сатира, — стоя вне круга мазурки, он разбирал танцующих, и его колкие замечания очень скоро расходились по зале и потом по городу; но раз как-то он подслушал в мазурке разговор одного длинного дипломата с какою-то княжною. Дипломат под своим именем так и печатал все его остроты, а княжна из одного приличия не хохотала во все горло; Печорин вспомнил, что когда он говорил то же самое и гораздо лучше… она только пожала плечами».
Герой, как и сам Лермонтов, был в праве обижаться на равнодушие. Но остроты далеко не всем нравятся. Особенно если они задевают тех, кто привык чувствовать себя огражденным от «крупного града светской соли». В 1839 году великая княгиня Мария Николаевна заказала В. А. Соллогубу роман о мелком армейском офицере, которому удалось, благодаря знакомствам, пробиться в большой свет. Соллогуб и сам не выносил поэта за слишком пристальные, неприличные взгляды, которые тот бросал на его жену «магнетическими глазами»[531]. Бедной даме даже пришлось выговаривать: «Вы же знаете, Лермонтов, что мой муж не любит вашу привычку… Почему вы мне причиняете эту неприятность?»
В «Герое…» эта черта передана Печорину. Грушницкий передает слова княжны: «Кто этот господин, у которого такой неприятный, тяжелый взгляд?» И добавляет: «Я тебя не поздравляю; ты у нее на дурном замечании».