Его брат Михаил описал встречу с матерью перед самым восстанием на Сенатской площади: «Накануне 14 декабря, за обедом старушка, окруженная тремя дочерьми и пятью сыновьями, с которыми она давно не видалась, была вполне счастлива; можно было заметить, с каким восторгом она останавливала попеременно свой взор на каждом из нас и как невольно вырывались у нее фразы похвал… Можно было приметить ее скрытое удовольствие, видя нас на дороге блестящей и прочной будущности. Трое старших были в штаб-офицерских чинах… брат Петр служил адъютантом главного командира в Кронштадте… Павел в офицерских классах артиллерийского училища. Она была счастлива нашим счастьем, а мы…»
Не только просвещенность родителей, умение воспитать отпрысков думающими и сострадательными подтолкнули младших Бестужевых в ряды заговорщиков. Двоякость происхождения делала таких детей очень уязвимыми. Они хотели утвердиться на ступенях социальной лестницы, с которой намеренно сошел их отец, чтобы любить свою Лизу.
Для бедных маленьких Лиз не было счастья ни тогда, когда Эрасты отвергали их любовь, ни тогда, когда принимали. Но, помимо социальной дисгармонии, в самих девушках угадывалось нечто, обрекавшее их на страдания.
Повесть появилась в 1792 году, при этом автор оговорил, что его история произошла «лет тридцать назад».
1762 год для Карамзина, как и для всех сентименталистов, связывался не столько со славным восшествием на престол императрицы Екатерины II, сколько с публикацией Жан Жаком Руссо знаменитой книги «Эмиль, или О воспитании». Этот роман воспринимался как педагогический труд, впервые говоривший о личной свободе ребенка. Цель — создать «естественного» человека, который близок к «Натуре» и преодолел свою изломанную цивилизацией сущность. Новый Адам как бы в награду в конце книги встречает новую Еву — естественную женщину, Софи, которая должна полностью подчиниться ему, что соответствует ее природе. «Женщина, почитай господина твоего! — восклицает Руссо. — Это тот, кто работает для тебя, добывает твой хлеб, кто дает тебе пропитание: это мужчина»[147].
Эпоха сентиментализма заменила столь дорогой для Просвещения образ «ученой женщины» на новый, куда менее опасный — «женщины чувствительной». Вошло в моду доказывать, что сама природа предназначила прекрасный пол быть слабым, зависимым, постоянно нуждаться в помощи, а значит — полностью ориентированным на мужчину — единственного полноценного человека в глазах Натуры.
Молодой Карамзин, как и многие его современники, преклонялся перед Руссо, его бедная Лиза стала сколком с Софи. С той существенной разницей, что европейскую девушку необходимо воспитывать, дабы получить подобный результат. А в России, где сильны патриархальные традиции, подобные существа произрастают сами собой, без специального воспитания. В повести «Наталья, боярская дочь» Карамзин характеризовал героиню: «Наталья имела прелестную душу, была нежна, как горлица, невинна, как агнец, мила, как май месяц, одним словом, имела все свойства благовоспитанной девушки, хотя русские не читали тогда ни Локка „О воспитании“, ни Руссова „Эмиля“»[148].
Такой взгляд на старинные, допетровские обычаи был характерен для просвещенных русских публицистов конца XVIII века. В 1789 году историк, князь М. М. Щербатов описал в памфлете «О повреждении нравов в России», как среди благородных родов «завелись развратные обычаи»: «Учредились разные собрания, где женщины, до сего отделенные от сообщения мужчин, вместе с ними при веселиях присутствовали. Приятно было женскому полу, бывшему почти до сего невольницами в домах своих, пользоваться всеми удовольствиями общества, украшать себя одеяниями и уборами… Страсть любовная, до того почти в грубых нравах незнаемая, начала чувствительными сердцами овладевать»[149].
Щербатову вторила княгиня Дашкова: «Женщины были скромны и стыдливы; семейная беседа им заменяла рысканье нонешнее… занимались они хозяйством, ходили за больными родителями, облегчали ласкою и помощью их недуги, сами воспитывали детей своих и не искали пустых знакомств… оттого-то более было свадеб… менее было сплетен, а устройство в домах и в семьях повсюду было видно»[150].
Но, в отличие от многих современников, Карамзин догадывался, что исторические обстоятельства ломают женский характер. Гибель мужа или военная гроза могли заставить героиню взяться за оружие. Так, в повести «Марфа-посадница», изданной в 1802 году, Марфа рассказывает детям, из какого источника проистекает ее храбрость: «Было время, когда мать ваша жила единственно для супруга и семейства в тишине дома своего, боялась шума народного и только в храмы священные ходила по стогнам, не знала ни вольности, ни рабства. О время блаженное!.. Кто ныне узнает вашу мать? С смелою твердостью председает теперь в совете старейшин, является на лобном месте среди народа многочисленного, велит умолкнуть тысячам, говорит на вече… требует войны и кровопролития… Что ж действует в душе моей? Любовь! Одна любовь к отцу вашему, сему герою добродетели, который жил и дышал отечеством. Готовый выступить в поле против литовцев, он… открыл мне душу свою и сказал: „Я могу положить голову в сей войне кровопролитной… с моею смертью умолкнет голос Борецких на вече… Клянись заменить Исаака Борецкого в народных советах“… Я дала клятву»[151].
147
148
151