Пристрастие к карточной игре шефов полков и полковых командиров иногда прямо вредило службе. Однако небольшие, хотя и регулярные растраты казенных денег им удавалось покрывать разными способами, и военная администрация закрывала на это глаза.
Такой пример приводит К. Мартене, служивший перед Отечественной войной 1812 года обер-офицером в Изюмском гусарском полку, где должность шефа занимал генерал-майор Дорохов: «Это был человек добродушный, но малообразованный, грубый, вспыльчивый, страстный игрок в карты и любитель женского пола. По этой причине в его полку царил большой беспорядок. Большая часть полковых денег проматывалась командиром. В полку недоставало много лошадей, а фураж вымогался силою у крестьян и евреев. При смотре полка в Лиде в 1811 году Дорохов просил своих офицеров поставить в строй всех их собственных лошадей, и так были заполнены многие пустые места во взводных шеренгах…»{28}
Кроме карточной игры, в офицерской и особенно в гусарской среде были распространены так называемые «гуляния», когда офицеры одного полка в какой-то определенный день недели вечером собирались вместе, чтобы варить жженку. Судя по описанию, данному графом Остен-Сакеном, это действо скорее напоминало какой-то ритуал в закрытом мужском клубе, чем немудреную выпивку.
«Попойка жженкою принимала всегда воинственный вид: в комнате постланы ковры; посредине на полу, в каком-нибудь сосуде горит сахар в роме, что представляет костер дров на бивуаках; кругом сидят в несколько рядов пирующие, с пистолетами в руках; затравки залеплены сургучом. Когда сахар растаял, вливают в сосуд шампанское и готовою жженкою наполняют пистолеты, начинается попойка. Музыканты, трубачи и песенники размещены в других комнатах или на дворе.
Но во всем этом безобразии была и светлая сторона: чинопочитание и дисциплина… В самое время разгула пирующих, когда обыкновенно происходят объяснения в любви и целования, начальник, по капризу, надуется и примет грозный вид: все встают, пьяный начальник делает выговор пьяному подчиненному, иногда отправляет на гауптвахту; подчиненный с кротостию агнца повинуется, не смея возразить ни одного слова; говорит: «виноват…» и отправляется на гауптвахту. Скоро после этого начальник смягчается, просит всех садиться и повторяется невинное занятие…
Еще одно замечательное явление, которое ясно выражает, что тогдашнее пьянство было, в действительности, ребяческий разгул. Когда мода на пьянство прошла, около двадцатых годов, то почти все те, которые пили мертвую чашу, совершенно отрезвились и некоторые не употребляли вовсе горячительных напитков…»{29}
Упомянув о том, что питье в одиночку считалось между офицерами полным развратом, Остен-Сакен перечисляет напитки, бывшие тогда в ходу в офицерских компаниях: шампанское, жженка, ковенский мед (очень дорогой и крепкий напиток, по 10 рублей бутылка), пунш, виленская мятная водка. Напитки менялись, так как следовало не мешать их, а пить что-то одно, например, в течение месяца или двух.
Но, без сомнения, наиболее ярким событием повседневной жизни офицерства в эту эпоху являлись балы. «Бал есть жизнь в миниатюре, — писал один из современников, — со всеми ее обольщениями, интригами, странностями, кознями, со всем, что есть в ней сладкого и горького…» Военная администрация установила для офицеров даже специальную бальную форму. В комплект этой одежды входил вицмундир, присвоенный полку (у гусар — темно-зеленая двубортная куртка с длинными фалдами), кюлоты — короткие, чуть ниже чашки колена штаны из тонкого белого сукна, — белые шелковые чулки и черные туфли, иногда лакированные и с пряжками.
Увлечение балами шло от царского двора. Александр I очень любил эти вечерние празднества и сам был прекрасным танцором. Традиционный бальный сезон продолжался недолго: с Рождества и до Великого поста. Но часто балы давали и летом, и осенью, чтобы отметить какое-нибудь событие, например приезд важного гостя. Известно, что сообщение о переправе «Великой армии» Наполеона через Неман и начале Отечественной войны Александр Павлович получил на балу. Этот бал дал в его честь 13 июня 1812 года в своем загородном имении близ города Вильно генерал от кавалерии граф Бенигсен.
Организация балов в начале XIX века подчинялась довольно строгому распорядку. Одним из важных элементов праздника был оркестр. Танцы под фортепиано балом не считались. Устроители также должны были побеспокоиться не только о просторной зале для танцующих, но и о помещении для нетанцующих гостей, где ставили стулья и ломберные столы для игры в карты, о буфете, где гости могли угощаться прохладительными напитками, сладостями и легкими закусками. Бал завершался ужином, и нередко столы, уже полностью сервированные, лакеи вносили прямо в танцевальный зал.
Бал был мероприятием весьма и весьма недешевым. Пушкин в «Евгении Онегине» замечает об отце главного героя: «…давал три бала ежегодно и промотался наконец». Больших затрат требовало освещение. Весь вечер в залах и комнатах должны были гореть сотни восковых свечей, а они стоили дорого и потому в обычное время помещения даже в домах состоятельных людей освещались довольно скудно.
Открывался бал полонезом. В этом медленном и торжественном танце-шествии, как правило, участвовали все гости для того, чтобы увидеть, кто присутствует на празднике, и представиться друг другу. Кроме полонеза, танцевали вальсы, польки, кадрили, котильоны. Любимейшим танцем военной молодежи была тогда мазурка. «Молодой гусарский ротмистр закрутил усы, покачнул кивер на ухо, затянулся, натянулся и пустился плясать мазурку до упаду», — пишет Денис Давыдов, рассказывая о своей службе в Белорусском гусарском полку, расквартированном в Киевской губернии, в Звенигороде.
Другие офицеры-кавалеристы оставили более подробные воспоминания о балах александровской эпохи. Балы эти проходили в разные годы, в разных местах, по разным поводам, но чувство радости и восхищения, которое они вызывали у участников, было общим для всех.
Весной 1807 года Уланский Цесаревича Великого князя Константина Павловича полк прибыл в город Дерпт, и местное дворянство дало бал в честь офицеров этого полка.
«Откуда собралось на этот бал такое множество красавиц? — удивлялся корнет Фаддей Булгарин. — И теперь есть в Лифляндии прекрасные женщины, но такого их множества вместе я никогда не видывал в остзейских провинциях, хотя бывал на многолюдных и великолепных балах. Говорят, что предположено было дать бал при первом известии о выступлении в поход гвардии и что распорядители бала нарочно пригласили из Риги, Ревеля и из поместьев всех красавиц. Царицами бала были две сестры фон Лилиенфельд, настоящие сельфиды, стройные, белокурые, воздушные, с прелестным очерком лица и алмазными глазками. Его Высочество (цесаревич Константин Павлович. — А.Б.) оказывал двум сестрам особенное предпочтение и сам несколько раз танцевал с ними.
Известно, что немки страстно любят танцы, и нам был дан приказ (разумеется, в шутку) замучить немок танцами. Усердно выполнили мы приказание и танцевали в буквальном смысле до упаду и до первого обморока. Прелестные немочки были в восторге! После роскошного ужина, в три часа утра, с сильным возлиянием в честь древних богов Бахуса и Афродиты, началась мазурка, кончившаяся в семь часов утра. Мы велели нашим уланам отнять у лакеев теплое платье гостей и отправить экипажи домой — и волею-неволею почти все должны были оставаться на бале…
В восемь часов раздалась под окнами, где был бал, труба и трубный звук, означающий: «Садись на конь!». Эскадроны уже собрались под начальством дежурных офицеров и некоторых старых ротмистров. Наши ординарцы подвели нам лошадей, и мы прямо из мазурки: «На конь! Повзводно направо заезжай, шагом, вперед марш!..»{30}
Большой любительницей танцев была и знаменитая «кавалерист-девица». Но танцевала она на балах, само собой разумеется, мужскую партию. Очень весело проводила время Надежда Андреевна в мае и июне 1810 года, будучи как обер-офицер Мариупольского гусарского полка откомандирована ординарцем в штаб Киевского военного губернатора генерала от инфантерии М. А. Милорадовича. Прием у губернатора по случаю успешного окончания маневров сменялся торжественным обедом в честь заложения инвалидного дома, благотворительный концерт — балом в день именин вдовствующей императрицы.