Предубеждение против кадетских корпусов существовало и в аристократическом семействе князей Щербатовых. Генерал А. Г. Щербатов так вспоминал о «золотых годах» своей жизни: «Родители наши нежно пеклись о всем, что могло быть для нас полезно и, когда настало время воспитания, они употребили к тому все зависящие от них средства, следуя общему обыкновению и просвещению. Публичных учебных заведений тогда в России почти не было, был только в Петербурге Кадетский корпус и в Москве университет, но ни в тот, ни в другой высшее дворянство детей своих не отдавало, основываясь на предрассудке или на некоторых предубеждениях против сих заведений, может быть, и несправедливых, ибо Кадетский корпус вначале совершенно соответствовал благой цели учреждения его. И так почти все дворянство воспитывалось дома, кроме весьма малого числа богатейших, посылаемых в чужие края. Русских наставников вовсе не было, почему все юношество вверялось иностранным, по большей части французам, бродягам, безнравственным и даже невеждам, но часто умным пришлецам, которые вкрадывались в доверенность родителей <…>. Получив хотя поверхностное образование в науках, я старался потом в молодых летах усовершенствоваться сам собою чрез чтения и занятие»{11}.
Действительно, многие родители были снисходительно настроены по отношению к «умным пришлецам», занимавшимся воспитанием благородного юношества в России. Декабрист С. Г. Волконский, в 1812 году генерал, вспоминал: «Начало моего воспитания было домашнее и, хоть не жалели денежных средств на это, должен сознаться, было весьма неудовлетворительно. Я 14 лет возраста моего поступил в общественное, частного лица, заведение — в институт аббата Николя, заведение, славившееся тогда как лучшее; но по совести должен опять высказать, хоть и уважаю память моего наставника, что преподаваемая нам учебная система была весьма поверхностна и вовсе не энциклопедическая»{12}. Упомянутый аббат Николя родился близ города Руана и с ранней молодости посвятил себя делу воспитания. Революционные события во Франции вынудили его покинуть мятежное Отечество, и он в 1793 году прибыл в Петербург. Слух о его необыкновенных способностях быстро распространился в высшем обществе Северной столицы, в 1794 году аббат Николя открыл на Фонтанке частный пансион. Знатные родители наперерыв стремились передать на руки приезжей знаменитости своих сыновей, отчего учебное заведение с годами только процветало, заслужив самые лестные отзывы императрицы Марии Федоровны. Сам же аббат признавался, что en elevant de jeunes Russes il avait travaille pour la France[1].
В числе воспитанников пансиона был и Михаил Сергеевич Лунин, приятель Волконского и сослуживец по Кавалергардскому полку В 1826 году лишенный по суду полковничьего чина и дворянства как участник движения декабристов, он высказал впоследствии довольно оригинальную точку зрения на образование: «Нравственность педагога не должна производить на нас впечатления. У меня был такой преподаватель философии — швед Кирульф, который позже был повешен у себя на родине, — конечно, нравственная сторона есть первенствующее качество, но ее можно приобрести в любое время и без знаний, но для умственного развития и приобретения положительного знания существуют только одни годы. Добродетели у нас есть, но у нас не хватает знания…»{13} Как видим, Лунин никак не связывал нравственность с образованием, явно отдавая предпочтение последнему. Вероятно, это и было причиной, по которой он оказался в рядах первого поколения русских революционеров. Подавляющее же большинство офицеров эпохи 1812 года воспитывались иначе: их родители, как свидетельствуют воспоминания, также не соединяли в одно целое нравственность своих детей с уровнем их образования. Но, в отличие от Лунина, главное место в воспитании они отводили нравственности, то есть религиозности, полагая знания делом второстепенным, наживным. К середине XIX века картина начнет меняться, наличие серьезного и систематического образования станет едва ли не основным доказательством способностей военного человека, но для «незабвенной эпохи 1812 года» подобное явление было не характерным, что явствует из дневниковой записи А. И. Михайловского-Данилевского, одного из самых образованных участников Отечественной войны 1812 года: «В России государственный человек должен образовать себя сам в зрелых летах, ибо, кроме обыкновения, которое в самом лучшем возрасте нашем для учения влечет нас в службу, у нас не достает и заведений, где можно бы было приготовиться к высшим военным или гражданским местам»{14}.