Но в столице ему, разумеется, помочь не могли.
Даже находившийся совсем рядом с Москвой и, скажем так, раскрученный Сергиев Посад и то страдал от грязи. Посадский староста писал в 1895 году: «Наши улицы, за незначительным исключением, остаются незамощенными, а если некоторые из них и замощены, то крайне неудовлетворительно… В сухое время они покрываются толстым слоем пыли, которая при езде по ним и при ветре поднимается целыми тучами и носится над всем Посадом. Во время дождливой погоды большинство таких улиц покрывается или прямо водою… или такою липкою и вязкою грязью, что по некоторым из них не только пройти, но и проехать невозможно. На этих улицах образовались лощины, рытвины и канавы, в которых тонут не только возы с кладью, но даже прогоняемый по ним скот. В случае пожара по таким улицам… проезд пожарного обоза буквально невозможен. Положение безвыходное».
Не поражал чистотой и Сочи, новоявленный курорт. Историк С. Доратовский писал в 1911 году: «Со стороны города все же мало делается для приезжих больных и здоровых людей. А ими только город и живет. Улицы грязны в дожди и пыльны в засуху; канавы грязны, засорены; тротуаров нет — ходят около канав по тропинкам и после каждого дождя везде стоят лужи целыми часами; заборы в колючках. Та красота, которой любуются с борта парохода или из автомобиля, проезжая по шоссе, утрачивается при остановке на более продолжительное время и резко выделяется даже мелочное внешнее неблагоустройство. Отсутствие водопровода, канализации и т. п. крупных и дорогих сооружений не так резко ощущается на первый раз, как сумма мелких, надоедливых недочетов благоустройства городской жизни».
Может показаться даже, что грязь была своего рода общепринятым стандартом русских провициальных городов.
Апофеоз этой темы — калужская Венская улица. С чего, казалось бы, в губернском среднерусском городе называть улицу в честь недоступной большей части калужан столицы Австрии? А дело было так. В начале XIX века на окраине Калуге появилась новая улица. Новая-то новая, но настолько мерзкая, что горожане сразу дали ей название — Говенская. Каким-то чудом через некоторое время это нехорошее название проникло в документы и было за улицей официально закреплено. Лишь спустя десятилетие какой-то умник в городской калужской думе все-таки смекнул, что так негоже, и поставил на повестку дня вопрос с Говенской улицей. Поскольку калужане к этому моменту окончательно привыкли к колоритному названию, его решили кардинально не менять, а лишь урезать первый слог. И вышла — Венская, одна из самых грязных улиц города Калуги.
Разумеется, случались исключения приятные. В частности, в Уфе существовал своеобразный памятник роду Аксаковых — улица Фроловская. Собственно, памятником являлась не вся улица, а лишь деревья, высаженные посредине. Дело в том, что те деревья, превратившие простую улицу в уютнейший бульвар, были посажены под руководством Софьи Александровны Аксаковой-Шишковой, невестки знаменитого писателя Сергея Тимофеевича Аксакова. В честь этого посадки часто называли «Софьюшкинской аллеей».
Но это — именно что исключения.
И было еще исключение — городские набережные. Близость к воде придавала им свежесть, а практически полное отсутствие на набережных магазинов, лавочек и прочих очагов цивилизации мешало набережным загрязниться так, как загрязнялись улицы. По набережным меньше ездили и больше ходили. «Набережная на Волге уж куда как хороша», — писал о ярославской набережной Михаил Островский.
Доходило до того, что в городах пытались обустроить набережные искусственным путем. Весьма красноречивая история случилась в Астрахани. Еще Петр Великий велел проложить по центру города канал, дабы его облагородить. Но строительство канала протекало очень медленно, а к началу XIX столетия вообще заглохло. Ту часть, которую удалось вырыть, использовали для сбрасывания мусора и слива нечистот, и канал приобрел прозвище «канава». Дело исправил астраханский рыбный промышленник Варваций, выделивший на сооружение канала 200 тысяч собственных рублей. Зато благодаря каналу тот промышленник вошел в историю и, более того, в литературу. Поэтесса Н. Мордовина посвятила ему трогательное стихотворение: