На иных форпостах были устроены шалаши от солнца, на нашем же ничего не было. Обязанность форпоста заключалась в наблюдении за неприятелем, как на степи, так и на море, и потому часовой день и ночь стоял на коне с саблей наголо, а остальные лошади были на коновязи оседланными. Сменяли нас через трое суток…
Нежданно-негаданно, или «В каске он и в кительке и с нагайкою в руке»
Однажды в прекрасный летний вечер мы стояли на форпосте; это было перед самым приездом Императрицы; кашица на ужин была готова, мы уселись в кружок вечерять, как вдруг к нашему бекету подъехал на казачьей лошади в сопровождении казака с пикой просто одетый неизвестный человек в каске и кительке с нагайкою в руках. Он слез с лошади, отдал ее казаку и, подходя к нам, сказал: «Здравствуйте, ребята!» — «Здравствуйте», — просто отвечали мы, не зная, кто он такой.
— Можно у вас переночевать?
— Отчего не можно, — можно!
— Хлеб да соль вам!
— Милости просим к нам поужинать!
Он сел к нам в кружок; мы подали гостю ложку и положили хлеба. Отведав кашицы, он сказал: «Помилуй Бог! Хорошая каша!»
Поевши ложек пять, не более, говорит:
— Я тут лягу, ребята.
— Ложитесь, — отвечали мы.
Он свернулся и лег; пролежав часа полтора, а может и меньше, — Бог его знает, спал ли он или нет — только после встал и кричит: «Казак! Готовь лошадь!»
— Сейчас! — ответил казак так же просто, как и мы.
А сам подошел к огоньку, вынул из бокового кармана бумажку и карандашом написал что-то и спрашивает: «Кто у вас старший?» — «Я!» — отозвался унтер-офицер.
— На, отдай записку Кутузову и скажи, что Суворов приехал! — И тут же вскочил на лошадь.
Мы все встрепенулись! Но покуда одумались, он был уже далеко, продолжая свой путь рысью к форпостам, вверх по реке Буг. Так впервые удалось мне видеть Суворова.
Тогда у нас поговаривали, что он приехал из Петербурга или из Швеции{112}.
Через 3 дня после этого сама Императрица изволила проезжать мимо нас.
Войска стояли вдоль по дороге в строю, наш полк был с правого фланга, а еще правее нас донские казаки. Государыня ехала в коляске самым тихим шагом; спереди и сзади сопровождала ее пребольшая свита. Отдав честь саблями, мы кричали «ура!». В это же время мы видели, как Суворов в полной форме шел пешком с левого боку коляски Императрицы и как Она изволила подать Суворову свою руку; он поцеловал ее и, продолжая идти и разговаривать, держал все время Государыню за руку. Императрица проехала на Блакитную{113} почту, где на всякий случай был приготовлен обед; Государыня здесь только переменила лошадей и поехала далее.
После проезда Государыни мы получили по рублю серебром награды. Вскоре потом пошли на Буг и, переправившись через него в Николаеве, возвратились под Очаков. Это было весной 1787 года.
Неделю спустя
Итак, бытописание суворовской армии, обстоятельно и с удивительными подробностями рассказываемое Ильей Попадичевым, продолжается. Воспоминания идут строем, однако не всегда, как вспоминается, а потому укладывать их в строгий ранжир не имеет смысла. Нельзя неволить оживающую перед глазами череду былых событий.
Как-то в середине октября 1854 года корнет О. вновь навестил своего нового знакомца, былого драгуна. В ту пору ему шел уже 102-й год. Был он в прекрасной памяти и форме. Да еще и подшучивал над переступившим порог офицером.
В столовой солдат был один. Он обедал.
— Милости просим гривен на восемь, — сказал бравый драгун, увидев корнета.
— Что так рано обедаешь, дедушка?
— Молодежь отправляю верст за двести, к родным.
Уезжала дочь с мужем, унтер-офицером, а на руках старика оставалась стайка маленьких внуков.
— Кто ж будет тебе, дедушка, варить обед? Ведь сам, пожалуй, не управишься, это, пожалуй, похитрее, чем в действующей варить кашицу в поле?
— Извините, Ваше благородие, глупый тот человек, который думает об обеде: «…возверзи печаль твою на Господа и Той тя пропитает», — это Псалтирь говорит.
…Вот образец суворовских солдат, подумал О. Была бы чистая совесть, а завтрашний день их не беспокоит. И после этого неудивительно, что Суворов именно с такими солдатами невозможное делал возможным. И даже обыкновенным.