Вечером опять последовал приказ: чтобы на завтрашний день приказанное исполнить по-вчерашнему и армии выстроиться по-прежнему, вокруг «Пражки».
(Интересно, что чертеж «Пражки» был снят через одно столетие, в 1890 году, в местечке Тульчине. На чертеже фронты укреплений, начертания бастионов с равелинами, пред куртинами{137}. Длина фронта — 95 сажен. Еще в конце XIX века местные жители рассказывали, что дети прежде могли всходить на валы батареи — именно так они их называли. А теперь уже стали все это пространство распахивать, за исключением некоторых бастионов западной, юго-западной и северной стороны. Примечательно, что память о Суворове сохранилась в этой местности по «кринице», то есть по колодцу, который тогда еще продолжал называться «Суворовская криница». Но вот кто был этот Суворов, никто из здешних жителей не знал. Говорят, что был «якись Суворов, що строил ботиреи и криницу делал». Близ «Пражки» с юго-западной стороны есть балка, из которой, по всей вероятности, и происходил штурм. А вот «Суворовской криницей», возможно, пользовались солдаты, построившие это знаменитое укрепление. Северная сторона этого сооружения еще в конце XIX века была изрыта, поскольку там добывали глину.)
— Наконец Суворов приехал, — продолжал старик — Сабель уже не вынимали. И чести никакой не отдавали. Он объезжал полки, здоровался (голос у него не был сильный) и все подтверждал: «Старайтесь, ребята, «Пражку» взять!» Войска весело отвечали ему: «Рады стараться, Ваше сиятельство!»
Туг он сделал распоряжение, какие полки должны идти в «Пражку». И какие назначались на приступ. Коннице приказано оставаться на конях, а все пехотные полки рассчитаны по местам и назначено каждому, где делать приступ.
Наш полк под лесом, в сикурсе. В «Пражку» была назначена весьма малая часть, баталион или два. С этими войсками Суворов пошел сам, разместил их по валам, а сам сел в башню, чтобы оттуда лучше наблюдать за движениями атакующих войск.
Артиллерия была поставлена на батареях, в крепости, а полковые орудия остались при своих местах.
Покуда назначали всем места, солнышко уже село, наступили сумерки. В это время Суворов бросил ракету — войска закричали «ура!», а из крепостных батарей начали палить в наших. Полки двинулись со всех сторон «ура» не умолкало ни на минуту. Наконец все бросились бегом — пошла стрельба из ружей. Войска вскочили на окопы. Одни кинулись к башне, где был Суворов, а другие начали раскапывать валы и примерно взяли «Пражку». Этим и кончились наши ученья под Тульчином.
«…Где штыки ломаются, там и ружья валяются»
На другой день Суворов дал нам по кружке водки, а часу во втором дня сам приехал в лагери.
Мы встретили его, выстроившись перед лошадьми. Одеты были в одних кушаках (по-тогдашнему в полуформе), без сабель, в фуражках. Он поздоровался с нами, благодарил за «Пражку», мы кричали «ура!» и «рады стараться, Ваше сиятельство!» — «Что, ребята, выпили водки?» — «Выпили, Ваше сиятельство, за здравие ваше ура!» Так он проехал по всем лагерям и везде каждый полк благодарил особо.
Дней через десять, в конце августа, мы выступили из лагерей и пошли на зимовые квартиры, в Киевскую губернию. Штаб наш был в Махновке, а эскадрон расположился в деревне Кордашове. Вдруг нас встревожили — потребовали эскадрон. В Махновку.
Здесь мы узнали, что Императрица Екатерина II умерла, — что четыре эскадрона нашего полка обращаются в пехоту и что пятый эскадрон, в котором я так недолго был вахмистром, поступает весь в Бутырский пехотный полк Остальные три эскадрона — не помню, в какие полки были назначены.
На другой день, после присяги Императору Павлу I, мы сдали лошадей и конскую амуницию и остались в одних мундирах и плащах. Как в коннице, так и в пехоте плащи были без рукавов и у ворота застегивались на одну пуговицу. Сперва они были серые, а потом стали их шить из белого сукна. У нас был красный воротник.
Идти в пехоту нам не хотелось, но нечего было делать! Впрочем, пехотную экзерцицию мы знали хорошо — бояться нам было нечего.
— В драгунах хуже всего, — прибавил старик. — Тут знай и конное, и пешее.
— Ну скажи, дедушка, какое оружие было тебе нужнее всего? Ты ведь и на коне кидался в атаку, и пешком ходил на приступы?
— Когда на коне, — сказал старик, — сабля нужней всего, и всего чаще приходится ее употреблять. Пика была очень востра в моих руках, когда ездил за квартермистра — сабли не вынимал. У меня к значку было приделано копье.