Как бы то ни было, у тех войск, которые собирались по призыву короля и грандов, имелось несколько источников формирования. Некоторые из воинов действительно были «vassaux chasés», то есть такие вассалы, единственным источником существования которых был бенефиций, предоставленный сеньором. У других бенефиций был всего лишь одним из таких источников, и, соответственно, их зависимость от сеньора была менее тесной. Третьих с сеньором связывали узы иного рода: то были «министериалы», челядь, домашние слуги, не имевшие собственного бенефиция, но бывшие как бы членами «семейства» сеньора в широком смысле слова: они ели за одним столом с господином (или на кухне — это уж как придется), получали прочее довольствие (например, одежду) в семейных кладовых и пр. Четвертые вообще не имели над собой никакого сеньора: они и королю служили не как вассалы сеньору, а как подданные своему государю. Разнообразие категорий военнослужащих, как видим, достаточно велико. Особенно если не выпускать из поля зрения и значительное число солдат-наемников, которых вместо себя выставляли многие состоятельные подданные, или которых набирали, в случае нужды, и гранды, и сам король.
Итак, воины, даже воины конные, будущие рыцари (для последних ради выделения их из прочих будет вскоре изобретен новый термин — «milites»), в массе своей вовсе не принадлежали ни к узкому слою грандов, ни к более широкой категории «благородных», ни даже к разряду вассалов, владеющих более или менее обширными доменами. Этот феномен достаточно очевиден и за пределами того государственного образования, который получит, по Верденскому договору 843 года об окончательном разделе империи Карла Великого, название страны западных франков (Francie occidentale), даже за пределами будущего Французского королевства (royaume de France). То же явление носило достаточно массовый характер и в христианской Испании, и в англосаксонской Англии, и в Германии. То же можно сказать, пожалуй, и о многих областях Франции X–XI веков. За одним исключением — за исключением самой сердцевины страны.
Глава третья
Князья, гранды (sires) и рыцари, X–XI века
Признаки упадка империи Каролингов проявились сразу же после кончины Карла Великого{1}. Раздел государства в Вердене (843) удовлетворил не всех наследников императора, был оспорен, привел к вооруженному противостоянию и в конечном счете к образованию больших королевств, которые, несмотря на все превратности своей политической судьбы, все же пройдут сквозь Средние века, сохранив в целом свою государственность. Это Бургундия и Италия, но прежде всего наиболее сильные Франция и Германия.
Хотя династические распри, политические конфликты и военные столкновения становятся факторами раздробления и упадка центральной власти повсеместно, все же не в них следует искать самую глубокую причину такого упадка. Задолго до всей этой сумятицы центральная (королевская и имперская) власть по отношению к властям местным была вынуждена сделать ряд важных уступок — в смысле делегирования своих полномочий. Она не только признала известную самостоятельность провинциальных княжеств, этих политических единиц, которые первоначально были во всем ей послушны, но позднее делались все более и более своевольными. Она не только признала конечные результаты этого довольно длительного процесса как свершившийся факт, как некую новую и неожиданную данность, с которой волей-неволей приходилось смириться. Она, более того, сама поощряла такой процесс на всех его стадиях. В Германии, положим, короли еще сохраняли более или менее реальную власть над княжествами, герцогствами и епископствами. Во Франции же, начиная с середины IX века, одно княжество за другим, по мере достижения внутренней сплоченности, высвобождается из-под опеки королевской власти, присваивая себе ее прерогативы.
Но коли так, стоит ли вообще говорить о каком-то упадке? Куда более правдоподобным выглядит иное толкование событий: некие мощные тенденции какое-то время как бы «камуфлировались», затмеваемые сияющим ореолом королевской власти, которая воплощалась в таких совершенно исключительных личностях, какими были Пипин или Карл Великий. Но вот последний из великих правителей сходит в могилу — тогда-то, при королях откровенно заурядных, и наступает «момент истины». Огромная, непомерно раздавшаяся во все стороны Империя рушится сама собой, так как централизованное управление страной просто невозможно — и по слабости административного аппарата Каролингов, и в силу менталитета общества.
Факт присяги на личную вассальную верность и вообще выдвижение на передний план вассалитета свидетельствуют о том, что даже Карл Великий чувствовал необходимость создания этой новой, дополнительной формы связи между государем и его подданными. Из этого политического опосредствования пользу для себя извлекают сначала региональные, а затем и местные аристократии. Таким образом, империя Каролингов в ее западной части преобразуется в мозаику больших княжеств, объединяющих в своих границах множество графств. Затем мозаика эта еще более дробится: автономию получают объединения меньшего масштаба, включающие в свой состав два-три графства, а то и вовсе одно.
Наконец процесс этот доходит до логического конца — до автономии местных сеньорий, простирающих свою власть лишь на население окрестностей каждого данного замка. Так как именно замок и отряд вооруженных людей в нем (milites) служат одновременнно и символом (символом вполне ощутимым и потому понятным для всех), и точкой опоры публичной власти.
Тогда-то и открывается эпоха князей и владельцев замков, сеньоров и рыцарей. Эпоха эта предвещает и приуготовляет уже непосредственно следующую за ней эпоху рыцарства.
В чем кроется источник ослабления центральной власти? Непомерная величина Империи, очевидная неспособность последней сколь-либо эффективно управлять интегрированными в ее состав территориями, «конфискация» части королевских прерогатив самыми крупными вассалами короля — отчасти объясняют этот возврат к более узким и одновременно более «реалистичным» политическим образованиям. К этим главным факторам добавляется еще один, причем немаловажный: живучесть и укрепление регионализмов, даже уже пробужденных «патриотизмов», которые и толкают к образованию этих больших региональных общностей с их особыми языками, культурами, нравами и традициями. Эти психологические аспекты в исторической науке долго и незаслуженно недооценивались — история менталитетов должна бы заполнить эту лакуну.
Начиная с конца IX века внутри каждого из тех больших «отсеков», на которые империю Каролингов разделил Верденский договор, развертывается один и тот же, по сути, политический процесс. Различие состоит лишь в скорости его протекания в разных частях бывшей Империи, причем наиболее быстро он протекал в западной части, которая станет королевством Францией. Сущность же его в том, что герцоги и графы, действуя как бы в качестве представителей королевской власти, основывают свои собственные княжества, являющиеся достаточно сплоченными политическими образованиями. Себе лично они при этом присваивают заимствованный из истории Древнего Рима титул «принцепса» (princeps), то есть «государя», что служит символическим выражением их стремления в политической автономии.
Сыграла ли какую-либо роль в этом процессе упадка королевской и возвышения княжеской власти «вторая волна нашествий» — сарацин, норманнов и венгров? Историки на этот вопрос отвечали сначала положительно, потом отрицательно. На наш взгляд, некоторую, пусть не главную, роль она все же сыграла. Не следует полностью сбрасывать со счетов истории набеги сарацин или норманнов{2}. Ответом на эти вторжения было строительство, почти повсеместное, замков. Замкам еще предстоит, в ближайшем будущем, стать оплотом движения к автономии, но пока они — местопребывание и символ публичной власти, той власти, которую их владельцы, «шатлены», осуществляют над людьми от имени короля и которую они вскоре приватизируют. Замки же служат окрестному населению местом убежища. Эту последнюю функцию историки сначала чрезмерно преувеличивали, а потом, впав в противоположную крайность, принялись чуть ли не полностью отрицать. Бесспорным остается то, что замки выполняли функцию защиты и в XI веке{3}.