Но и это еще не все. Взятые ранее кредиты подлежали выплате, а иногда фермер брал очень крупные займы, чтобы покупать все более дорогую землю. Местные налоги возрастали — как же иначе строить дороги, столь необходимые теперь для машин и грузовиков, или школы? Так как цены на продукцию стремительно снижались, приходилось увольнять наемных рабочих, хотя сначала и пытались удержать их на более низкой зарплате.
Фермеры сталкивались с поразительными фактами. В то время бытовала история о том, как молодой человек, продавший в городе большую корзину яблок, на вырученные деньги мог купить в своей бакалейной лавке всего лишь фунт яблок. Один сенатор рассказывал, что фермер вынужден платить за пару сапог из телячьей кожи больше, чем он получает, продав всего теленка. А техасец продавал свою капусту по 6 долларов за тонну, тогда как в больших городах покупатели платили цену, соответствующую 200 долларам за тонну.
И в промышленности, как мог заметить фермер, дела шли не лучше, чем в сельском хозяйстве. Кризис охватил все сферы экономики. Было ли повинно в этом федеральное правительство, ограничивавшее кредиты и не желавшее вмешиваться в экономику несмотря ни на что? Не завоевали ли вновь Европа и нынешний Советский Союз позицию, утраченную во время войны? Не страдали ли США от перепроизводства и снижения покупательной способности? Или это был эффект законов экономического развития, как с покорностью судьбе предполагали консерваторы? Ни один из ответов не был достаточно убедительным.
Комиссия Конгресса учредила в 1921 году программу изучения причин кризиса в сельском хозяйстве, что свидетельствовало об озабоченности и замешательстве и желании разобраться в причинах… Идеи фермеров были более элементарны: они хотели решений, которые заставили бы поднять цены на их продукцию. Но как? По правде сказать, когда буасо кукурузы стоит 2 доллара, фермеры — консерваторы. При цене в 1,5 доллара — они прогрессисты. А при цене в 1 доллар они становятся откровенными радикалами. Но радикализм — это социализм. Это требование увеличения кредитов, гарантии защиты от железнодорожных компаний, банков, советов, призывающих избежать истощения почв. Андре Зигфрид справедливо отмечает: «Когда дела идут хорошо, Запад политически погружается в спячку; но стоит процветанию пойти на спад или исчезнуть, как фермер замечает, что находится в руках более могущественных, чем он, и начинает протестовать».[38]
Хуже того, в 1922 году промышленность начинает оживать, получая выгодные заказы из-за рубежа и внутри страны. Новые потребности и кредиты способствовали развитию промышленности. Операции на бирже привлекали внимание и порождали зависть. Снова начиналось процветание. Это ощущалось в городах. Но процветание не возвращалось в сельскую местность.
Как свидетельствует таблица, наиболее удовлетворительная ситуация была в годы войны и даже в 1919 году. Фермеры зарабатывали больше, чем тратили, так как производимая ими продукция стоила дороже, чем те товары, которые они приобретали. Затем наблюдается кризис, продолжавшийся до 1923 года. Начиная с этой даты цены на сельскохозяйственную продукцию слегка повышаются, тогда как цены на продукты питания и промышленную продукцию останавливаются на более высоком уровне. Следовательно, покупательная способность селян заметно снижается. Тем не менее это еще не продолжительный кризис. В 1923 году индекс цен на сельскохозяйственную продукцию соответствует 94 процентам индекса цен на индустриальные товары.
Эта тенденция подтверждается чистыми доходами в земледелии и скотоводстве: 10 миллиардов долларов в 1919 году, что соответствует 16 процентам национального дохода; 9 миллиардов в 1920-м; 4,2 миллиарда в 1921-м; 5 миллиардов в 1922-м; от 6 до 7 миллиардов с 1923 по 1928 год, что составляет 8,8 процента национального дохода. Этого слабого экономического подъема, полностью исчезнувшего в годы Великой депрессии, добивались с трудом. Все увеличивался процент сельского населения, отправлявшегося в город в поисках работы в перерабатывающей промышленности или в сфере обслуживания. Неудивительно, что в подобных условиях 5 миллионов гектаров земли были заброшены и начали зарастать кустарником. Другое характерное явление: число арендаторов возрастало по сравнению с числом владельцев земли: в 1920 году их 38 процентов, в 1930-м — 42 процента. В Дакоте число арендаторов возросло до 50 процентов. В штатах Луизиана, Арканзас, Оклахома и Техас две трети землевладельцев — арендаторы.