В июне 1925 года, согласно постановлению СНК СССР, содержание политических ссыльных в Соловецком Лагере Особого Назначения было прекращено, и все «политические» были вывезены с острова на материк
С ноября 1925-го по май 1929 года должность начальника УСЛОНа занимал бывший красный латышский стрелок Ф. И. Эйхманс. «Он был иного типа, — пишет В. Ширяев, — интеллигентный (бывший студент Рижского политехникума), деловитый, энергичный, он делал карьеру на революции, дал промах на прежней службе, а потом на Соловках старательно и умно выслуживался... При Эйхмансе кровавый хаос Ногтева постепенно замыкался в твердую, четкую систему советской каторги».
Именно при Федоре (Теодорсе) Ивановиче на Секирной горе, на территории бывшего Вознесенского скита, организовывается четвертое отделение СЛОН ОГПУ — мужской штрафной изолятор.
Изолятор комплектовался из отказников из числа уголовного элемента, рецидивистов, осужденных по 58-й статье, а также бывших «политических». Охрана и надзор осуществлялись силами сосланных в СЛОН за должностные преступления офицеров РККА, милиционеров и чекистов. Срок содержания в штрафизоляторе составлял от двух недель до года. Однако год здесь не выдержал никто.
Из «Положения о Соловецких лагерях особого назначения Объединенного Государственного Политического управления»:
«Заключенные штрафного разряда содержатся в одиночном заключении и в особо предназначенных для них камерах и пользуются правом свидания, выписки и посылки писем не чаще одного раза в два месяца, а также могут получать не более одного раза в три месяца передачи. Заключенные этого разряда назначаются на особые работы (уборка выгребных ям и пр.). Примечание: заключенные этого разряда определяются в порядке дисциплинарном (параграф 165, Дисциплинарные меры)».
А теперь познакомимся с воспоминаниями тех, кто содержался на Секирке. Иван Матвеевич Зайцев, соловецкий заключенный в 1925—1927 годах:
«Нас заставили раздеться, оставив на себе лишь рубашку и кальсоны. Лагстароста постучал болтом во входную дверь. Внутри заскрипел железный засов, и тяжелая громадная дверь отворилась. Нас втолкнули внутрь так называемого верхнего штрафизолятора. Мы остановились в оцепенении у входа, изумленные представшим перед нами зрелищем. Вправо и влево вдоль стен молча сидели в два ряда на голых деревянных нарах узники. Плотно, один к одному. Первый ряд, спустив ноги вниз, а второй сзади, подогнув ноги под себя. Все босые, полуголые, имеющие лишь лохмотья на теле, некоторые — уже подобие скелетов. Они смотрели в нашу сторону мрачными утомленными глазами, в которых отражалась глубокая печаль и искренняя жалость к нам, новичкам. Все, что могло бы напомнить о том, что мы в храме, уничтожено. Росписи скверно и грубо забелены. Боковые алтари превращены в карцеры, где происходят избиения и надевания смирительных рубашек. Там, где в храме святой жертвенник, теперь огромная параша для “большой” нужды — кадка с положенной сверху доской для ног. Утром и вечером — поверка с обычным собачьим лаем “Здра!”. Бывает, за вялый расчет мальчишка-красноармеец заставляет повторять это приветствие полчаса или час. Пища, причем очень скудная, выдается единожды в сутки — в полдень. И так не неделю или две, а месяцами, вплоть до года».
Емельян Соловьев, соловецкий заключенный в 1925—1932 годах: «Узникам Секирки не разрешается писать и получать письма, запрещены посылки и право пользоваться ларьком, даже если на счету есть деньги. Утром по кружке кипятка, а позднее по три четверти фунта черного недопеченного хлеба, который мгновенно съедается... Если арестанту понадобится сходить по естественным надобностям, то без разрешения он не может встать и пойти в шкаф, где находится малая параша... Многие ложатся в штабеля, чтобы сохранить тепло. Один ряд ложится на пол, другие на них, а третий ряд еще выше. И так чередуются, чтобы не замерзнуть».
Борис Леонидович Седерхольм, соловецкий заключенный в 1925 году: «С Секирной горы редко кто возвращается обратно, а если и возвращается, то с увеличенным сроком пребывания в лагере, так как административная коллегия имеет право выносить приговоры помимо Москвы, включительно до смертной казни! Этим правом коллегия пользуется в самом широком объеме».
Летом 1929 года четвертое отделение на Секирной горе посетил «буревестник пролетарской революции» Алексей Максимович Горький (об этом мы уже писали). Почему писателя привезли именно сюда, где к тому времени (начальником УСЛОНа вновь был А. П. Ногтев) полным ходом шли расстрелы, а уничтожение штрафников самыми изощренными способами было поставлено на поток, не вполне понятно.