Впоследствии, оказавшись в квартире Леонова и его жены Надежды (они жили на первом этаже двухэтажного барака на Приморской улице), я имел возможность увидеть этого «сверхталантливого мышелова». Вообще следует заметить, что отношение к котам на Соловках особенное. Они как-то по-особенному неспешны и задумчивы, что ли, могут часами неподвижно сидеть на берегу моря и смотреть за линию горизонта, словно пытаясь разглядеть что-то или понять, каким образом оказались здесь, на острове. Отвлекать их от этого занятия не принято, а посему, особенно в закатные часы, коты, сидящие у воды, напоминают добрые валуны, покрытые мхом или водорослями, в зависимости от длины шерсти.
Петиного кота отличала повышенная пушистость, он был высокомерен и в меру угрюм, видимо, от осознания собственного величия, ведь, как-никак, он пользовался повышенным спросом и заслуженной популярностью во всем поселке. На знаки внимания к себе отвечал с неохотой и был весьма избирателен к своим многочисленным поклонникам, лишь немногим из них великодушно отвечая взаимностью.
Разумеется, резко отрицательно относился к собакам, видимо, находя само их существование ошибкой природы.
Исключение составлял, пожалуй, лишь Печак.
Петр Михайлович продолжал читать:
«Дома нас неласково встретила кошка Мурмышка, с которой вы уже успели познакомиться. За полгода, которые она у нас прожила, юная кошечка твердо осознала себя главной персоной в доме. Поэтому на нового жильца она злобно зашипела. Я попытался “задружить” наших четвероногих: приласкал и усадил их на одну табуретку. Это было возможно из-за мизерных, примерно одинаковых размеров кошки и щенка. Но как только я отошел на кухню, Мурмышка огрела когтистой лапой нового жильца квартиры. Он “ссыпался” с табуретки и жалобно заскулил. Так, с неудачи, началась моя трудная миссия миротворца. Когда щенок стал быстрыми темпами набирать в росте и перегнал по габаритам Мур-мышку, кошка собаку вынуждена была слегка зауважать. Между Мурмышкой и Печаком (так назвали щенка) естественным образом установился дипломатический статус-кво. Хотя, может, это была и любовь? Кто его знает. Ведь любовь — это необъяснимая тайна. “Чужая душа — потемки, ну а кошачья — тем более”, — премудро заметил Антон Павлович Чехов».
После завершения чтения Леонов стал рассказывать о своем островном бытовании, о том, что он совершенно не мыслит своей жизни без монастыря, посвящая ему все свои мысли, тем самым общаясь с ним, как с живым человеком.
Очутившись на острове впервые, сам не знаю почему, я ощутил странное чувство, которое испытывал разве что в детстве или во сне: когда оказываешься в незнакомой местности, в которой никогда не был до того, но при этом испытываешь точное знание и абсолютную уверенность в том, что пребывал здесь раньше. Изображение в этом случае становится необычайно ярким, выпуклым, таким, что его можно даже потрогать руками, прикоснуться к предметам, ощутить запахи и движение атмосферы. Картина же, видимая мысленным взором, вселяет какое-то неизъяснимое спокойствие, как это бывает, когда приходится наблюдать за двигающимися чередой по небу облаками.
Архангельскими воротами я вышел с территории монастыря на берег Святого озера. Здесь, невзирая на позднее время, было многолюдно, видимо, неспособность или нежелание спать белой соловецкой ночью были присущи не только мне. Люди сидели на песке у самой воды, купались, прогуливались вдоль монастырской стены от Архангельской до Никольской башни и обратно, воскрешая тем самым в памяти воспоминания о вечерних гуляньях по набережной Коктебеля в 70-е годы. Те же лица, те же разговоры, те же мизансцены, с той только разницей, что подобное происходило более двадцати лет назад на берегу Черного моря.
Время существует только тогда, когда его проживаешь, наполняя впечатлениями, переживаниями и ощущениями; в противном случае его нет, оно находится в состоянии покоя, оно неподвижно, и направление его движения зависит только от того, какими воспоминаниями и чувствами его наполнить. Понимание этого рождает ощущение уверенности в том, что впервые увиденный мной в июне 1997 года остров существовал в моем сознании и раньше, являлся в каких-то иных образах и географических точках, а следовательно, был мною посещаем.