В 50-х годах XX века известный богослов, литургист, православный мыслитель архиепископ Василий (Кривошеин) очень точно объяснил этот феномен неостановимого бегства из мира: «Пока человек живет, он всегда может пасть. Никакое состояние святости, никакое богатство благодати не обеспечивают его от возвращения греха». И Житие преподобного Савватия передает это великое нравственное напряжение отшельника, это постоянное бодрствование, этот неустанный надзор духа за самим собой:
«И жил там вместе с братиею, в трудах пребывая и к трудам труды прилагая; и был любим всеми. И пробыл там немало времени, прилежно исполняя возлагаемые на него в обители послушания со всяческим смирением, и многим терпением, и великой кротостью. И изнурял свое тело, чтобы плоть поработить духу, — и недостаточно ему было трудов этого подвига... Игумен же и братия той обители, видя его в таком внутреннем устроении, столько времени неуклонно в трудах пребывающего, дивились и говорили про себя: “Что делать? Видим, как этот (брат) подвизается, ничего не говоря, и с каким усердием работает здесь без всякого прекословия, словно некий раб, не имеющий выкупа. Воистину, это и есть раб Божий и великий делатель заповедей Его”. Услышал эти слова блаженный Савватий и тяжко ими опечалился, ибо более всего ненавидел похвалу человеческую. И сказал себе: “Что мне делать? Какой найти выход? Ведь я за свои грехи предал себя тому же осуждению, что и прародитель в раю. Но сам Владыка Христос нам этот пример показал и заповеди оставил: будучи богат, ради нас обнищал, чтобы мы его нищетою обогатились. Эти повеления и заповеди Его подобает хранить что есть сил, ибо Он сказал пречистыми своими устами: ‘Тот, кто хочет за Мной идти, пусть возьмет крест свой и следует за Мной’. Лучше мне оставить место это, чем принимать честь и похвалы и покой от таких же, как я, людей — и напрасен труд мой будет; да не случится, что, изнурив тело, лишен буду награды!” Ибо как не может укрыться город, стоящий на вершине горы, но всем виден бывает, так и добродетельных мужей богоугодное житие не сможет утаиться; взывают они к Господу втайне, а Бог их делает явными, ибо сказал: “Славящих Меня прославлю!” Скорбел душою блаженный Савватий, видя себя почитаемым игуменом и всей братией, и помышлял о подвиге безмолвия».
Однако слова преподобного Нила Синайского, аскета и отшельника IV века: «Терпи скорби, потому что в них, как розы в тернах, зарождаются и созревают добродетели», вне всякого сомнения известные Савватию, наполняли его сердце верой в то, что все происходящее с ним на Валааме есть проявление промысла Божьего, и всякое смятение, роптание не будут оставлены без вразумления. Можно предположить, что таким назидательным примером преподобному Савватию стало неожиданно возложенное на него послушание — духовное водительство молодого инока Геннадия, прибывшего на остров из Москвы. О новоначальном Геннадии было известно, что он происходил из боярского рода Гонзовых, был «муж сановитый, умный, добродетельный и сведущий в Священном Писании». Видимо, последнее обстоятельство и стало определяющим в том, что в духовники Геннадию назначили именно Савватия, известного любителя книжного богомыслия.
Годы спустя в сане архимандрита Геннадий возглавит Московский Чудов монастырь, а в 1485 году будет возведен на архиепископскую кафедру Новгорода Великого. С именем Геннадия Новгородского будет связана бескомпромиссная борьба с так называемой «ересью жидовствующих». И, наконец, именно Геннадий благословит написание Жития своего учителя преподобного Савватия Соловецкого.
Ежедневное памятование о смерти, без которого любой, самый возвышенный аскетический подвиг может привести к гордости, самомнению и тщеславию, становится для Савватия обязательным правилом. Старец все более и более приходит к пониманию того, что священнобезмолвие и умная молитва представляют собой постоянную работу над человеческой природой, способной приноравливаться к самым немыслимым внешним условиям бытования, а следовательно, быть подверженной впадению в крайности — от проявлений добра до погружения в глубины кромешного зла.