Одним из первых заключенных островного монастыря стал прибывший сюда в 1554 году бывший настоятель Троице-Сергиева монастыря игумен Артемий Постриженник преподобного Корнилия Комельского, человек нестяжательских убеждений, интеллектуал, книжник, великолепный знаток святоотеческого наследия, Артемий оказался на Соловках по обвинению в ереси и соучастии в небогоугодных делах Ивана Висковатого и Матвея Башкина
Известно, что в 1551 году по совету царского духовника Сильвестра Артемий был приглашен в Московский Чудов монастырь, где обратил на себя высочайшее внимание даром проповедника и богослова, за что впоследствии назначен игуменом Троице-Сергиева монастыря Однако вскоре Артемий был вынужден покинуть обитель святого Сергия О причинах этого поступка мы можем только гадать будучи противником монастырских богатств и «любостяжания», Артемий, скорее всего, вступил в спор с троицкой братией, которая категорически не приняла нового игумена-нестяжателя
А дальше, как известно, больше — в 1553 году Артемий стал свидетелем по делу Матвея Башкина, обвиненного в ереси. Однако по ходу процесса из свидетеля Артемий на основании показаний самого Башкина и старцев Ферапонтова монастыря превратился в обвиняемого. В вину ему вменялось, что «еретиков Новгородских не проклинает, а латынь хвалит и поста не хранит».
«За все эти грехи Артемий был лишен сана и сослан в Соловки под надзор “духовного настоятеля игумена Филиппа”. Его велено держать в строгом заключении, “в некоей келье молчальне”, ни с кем не сообщается, кроме духовника и игумена, который должен его “наказывать и поучать от божественного писания”», — пишет Г. П. Федотов.
Как именно сложились взаимоотношения между первым соловецким узником и игуменом Филиппом, мы не знаем. Скорее всего, настоятель не слишком притеснял Артемия, видя в нем человека оригинально мыслящего и просвещенного, павшего жертвой придворной интриги, не вписавшегося в большие политические игры, с которыми он, Филипп, был знаком не понаслышке.
Спустя год при невыясненных обстоятельствах Артемию удалось бежать с острова и перебраться в Литву.
Факт любопытный и говорящий о многом. В первую очередь о том, что к возложенной на него царем роли надсмотрщика игумен Филипп отнесся прохладно; более того, общаясь с соловецким узником, он, скорее всего, разделял его нестяжательские и аскетические устремления. Не так часто на острове Филиппу приходилось общаться с человеком, богословски одаренным и начитанным, а, вникнув в суть его дела, он понял, что Артемий не пришелся ко двору именно по причине своей начитанности и решительной непримиримости ко всякого рода кривде, лукавству и приспособленчеству ряда государевых мужей и архиереев.
Находясь на первый взгляд на периферии политической и духовно-религиозной жизни Московского царства, Соловецкий монастырь меж тем в силу объективных причин — тесной связи с Великим Новгородом и крупными монастырями Северной Фиваиды — ни в коей мере не оказался в стороне от масштабной полемики, развернувшейся в Русской Церкви в начале XVI столетия.
Речь в данном случае идет о противостоянии двух духовных течений в монашестве, а как следствие, и в общественно-политическом устройстве русского общества в целом — «иосифлян» (сторонников государственного доминирования в церковной жизни, последователей преподобного Иосифа Волоцкого) и «нестяжателей» (сторонников аскетического нищелюбия, последователей преподобного Нила Сорского).
Дискуссия, изначально носившая исключительно мирный духовно-богословский характер, постепенно и неизбежно переросла в спор политический, и тогда, как говорится, в ход пошла «тяжелая артиллерия» — доносы, оскорбления, угрозы, обвинения в ереси и антигосударственной деятельности.
Нил Сорский, будучи постриженником Кирилло-Белозерского монастыря и духовным питомцем игумена Кассиана, в свою очередь постриженника Спасо-Каменной обители, безусловно, великолепно знал киновийную (общежительную) иноческую жизнь на Севере во всех ее подробностях, причем порой и в не самых приглядных.
Посетив со своим учеником Иннокентием обители Палестины, Константинополя и Афона, преподобный задумал обновить русскую монашескую традицию, насытив ее греческими опытом аскетического делания, а по сути, вернувшись к классическим примерам анахоретства Древней Церкви. Первым и непреложным условием такого скитского бытования стали полный отказ от церковного имущества и вкладов, приношений и дорогих пожертвований, невхождение на государственное поприще, бегство славы и почитания, иначе говоря, совершенное нестяжание, как материальное, так и духовное. Само же стяжание богатств земных Нил именовал «ядом смертоносным», а сребролюбие, вслед за преподобным Фалассием Ливийским (ум. 660), называл «пищей страстей, потому как оно поддерживает и растит всеобъемлющую самоугодливую похоть».