Выбрать главу

Во исполнение этого эпического и благородного замысла на берегу лесного потока Сора, что в белозерских землях, Нил основал пустынь по Скитскому уставу, то есть особножительную обитель, где каждый инок имел свою келью и свое хозяйство, то есть исключительно трудом рук своих добывал себе пропитание, и лишь по воскресным дням братия собиралась в храме для общей молитвы.

«Преподобный Нил наиболее показал на соборе 1503 года о монастырских имуществах, до какой степени отложил он все мирские пристрастия и как стремилась душа его к одному горнему, — пишет в своей книге «Русская Фиваида на Севере» А. Н. Муравьев, — ...предложил на соборе Нил, чтобы не было сел у монастырей и чернецы жили бы в пустыне и кормились рукоделием. Все пустынники Белозерские, следуя в этом заповеди отца своего св. Кирилла, поддержали мнение великого скитоначальника».

Уже после своей кончины в 1508 году преподобный старец явился во сне царю Ивану Грозному и запретил ему вести каменное строительство в Сорской пустыни, а также делать обители дорогие подарки. Этот пример показывает, насколько непреклонен был отшельник в своем стремлении очистить русское иночество от многих пагубных искушений и соблазнов, приносимых князьями «мира сего» и разрушающих молитвенное священно-безмолвие.

Понятно, что столь радикальный взгляд на предмет не мог не вызвать острых споров, категорического неприятия и даже конфликта.

Преподобный Иосиф Волоцкий, игумен Успенского Волоколамского монастыря, выступил с противоположной тезой. По его мысли, церковные богатства есть свидетельство мощи и величия Церкви. В одном из своих посланий преподобный восклицал: «Надобно церковные вещи строити, святые иконы и священные сосуды, и книги, и ризы, и братство кормити... и нищим, и странным, и мимоходящим давати и кормити».

Мнение Иосифа Волоцкого, что и понятно, получило высочайшую поддержку, но непримиримая позиция Нила и белозерских (также их принято называть — заволжские) старцев обострила противостояние, что привело к драматическим последствиям.

Г. П. Федотов так комментировал сложившуюся ситуацию: «Противоположность между заволжскими “не-стяжателями” и осифлянами поистине огромна как в самом направлении духовной жизни, так и в социальных выводах... В организации иноческой жизни на одной стороне — почти безвластье, на другой — суровая дисциплина. Духовная жизнь “заволжцев” протекает в отрешенном созерцании и “умной” молитве, — осифляне любят обрядовое благочестие и уставную молитву... первые дорожат независимостью от светской власти, последние работают над укреплением самодержавия и добровольно отдают под его попечение и свои монастыри, и всю Русскую церковь».

Удивительным образом возникшая в начала XVI столетия оппозиция на уровне русского социума в целом и Русской Церкви в частности в полной мере стала проекцией душевной и духовной раздвоенности игумена Филиппа — сына своего времени и своего народа.

Едва ли Соловецкий настоятель, отдававший монастырю все свои силы, желавший создать на острове обитель молитвы, поста и монашеского трезвения, хотел видеть его превращенным в тюрьму.

Принимая от Грозного царя богатые приношения и дары, Филипп не мог не понимать, что «время подвига» (время выбора) наступит непременно, однако известные его дипломатичность и опытность подсказывали, что по-другому сейчас устроить и наладить жизнь в островном монастыре не получится. Слишком много людей зависели от Филиппа, и за всех за них он был в ответе — за поморских рыбаков и новгородских труд-ников, за онежских купцов и послушников, за соловецких иноков и монастырских старцев, за своего постриженника и ближайшего ученика Иакова, который спустя годы станет настоятелем Спасо-Преображенского монастыря.

Да, тот путь, который избрал Федор Степанович Колычев, изначально предполагал выбор, причем осмысленный и взвешенный, выбор, который неизбежно должен был привести к трагической развязке, потому что, как любил повторять святитель, «никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом не радеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6, 24).