Так называемое «кипение воды», или «толчея волн», более известное как сулой, — явление, весьма распространенное на северных морях, — связано с приливноотливными процессами, когда происходит столкновение разнонаправленных и разноскоростных течений. Это приводит к шумовым выбросам в воздух столпов вспененной, бурлящей воды, что и по сей день производит на мореплавателя угнетающее впечатление.
В сознании людей глубокой древности (вплоть до I тысячелетия н. э.) подобное плавание становилось последним, апокалиптическим, потому что мореход дерзал пересечь рубеж вечности, и любая суша, любой остров, к которому можно было пристать и на котором найти спасение от «морского возмущения», воспринимались как чудо, как переход в иную реальность.
У того же Василия Новгородского читаем: «...и принесло их к высоким горам... и свет бысть на месте том самосиянен, яко не мочи человеку исповедати. И пребыша долго время на месте том, а солнце не виде, но свет бысть многочасьтный, светлуюся паче солнца...»
Сознание человека, обретающего нежданное спасение от неминуемой гибели, воспринимает действительность преувеличенно, отчасти даже деформированно, мифологизирует ее. Например, он видит в таинственно выплывающих из непроглядного тумана или штормовой мороси пологих, заросших густым косматым лесом берегах Соловецких островов «высокие горы» и скалистые уступы, что закрывают собой небо, воздевать глаза к которому страшно и непозволительно, ибо оно и есть воплощение гнева богов.
Однако это не просто вымышленные детали местного рельефа, это символы иного, священного мира, который мореплаватель никогда не видел раньше, но предания о котором передаются из поколения в поколение, и оказавшись в котором, человек становится посвященным, могущим на равных говорить с усопшими, блуждающими в лабиринтах «священных гор».
Впрочем, вскоре возбуждение проходит, прибрежный туман рассеивается, и шторм затихает, а заболоченные низины острова возвращают странника к реальной жизни. Стало быть, необходимо создать то, что было нарисовано воображением в минуты экстатического прозрения: ведь подвижный относительно борта долбленой или каркасной лодки горизонт лишь усиливает ощущение нереальности и зыбкости сакрального.
Итак, странник, достигший островов, совершенно утрачивал ощущение устойчивости — и в смысле физическом, и в смысле ментальной устойчивости он более не был привязан к тверди, отныне имея возможность опираться лишь на символы, из которых состоит потусторонний мир и постигнуть которые можно лишь путем посвящающих практик или самой смерти.
Вслед за этнографом и фольклористом Н. Н. Виноградовым (1875—1938), заведующим Соловецким краеведческим музеем в конце 20-х годов XX века, узником СЛОНа, здесь же расстрелянным, можно предположить, что знаменитые Соловецкие лабиринты, во множестве имеющиеся на островах, «есть не что иное, как Salvo, священные горы, где живут души усопших, наслаждаясь блаженством... самый вид лабиринтов уже дает представление о хребтах каменных гор».
Стало быть, мы можем говорить о рукотворных горах, которые оказываются фактом мифологического, сакрального рельефа острова. Более того, концентрические окружности гор-лабиринтов вполне сопоставимы с Колесом времени, проходя все стадии (этапы) которого, точнее говоря, преодолевая все житейские хитросплетения, разматывая нить судьбы, что связывает непрерывные циклы человеческой жизни воедино, блуждая в бесконечных коридорах в поисках единственно правильного пути, готовящийся к переходу в потусторонний мир достигает своего внутреннего «я», где горит огонь и где совершается обряд кремации.
В частности, известно, что при проведении раскопок на лабиринтах Большого Заяцкого острова именно в центре ряда этих ритуальных сооружений были обнаружены остатки костровищ.
Соловецкие лабиринты никогда не были бытовыми захоронениями, но играли роль мистическую, становясь своего рода вратами в «резиденцию мертвых».
Также весьма интересные аллюзии вызывают островные лабиринты летом, когда вросшие в землю, плотно пригнанные друг к другу валуны, составляющие узкие проходы, покрываются зеленым мхом и травой. Если взглянуть на такое сооружение сверху, то сравнение с кроной пышного дерева напрашивается само собой, а вход в лабиринт напоминает ствол этого дерева.
И вновь возникает перекличка с традицией «верхнего», «среднего» и «нижнего» миров, центром которого является Древо жизни, а крона его символизирует мир вдохновения, творчества, свободы, видения будущего и бессмертия.