Вот как описывает начало драматического конфликта между Елеазаром и Никоном в своем «Известии» Иоанн Корнильевич Шушерин: «Однажды боголюбезный старец Елеазар пожелал идти в царствующий град Москву собирать милостыню на построение каменной церкви и взял с собою и сего иеромонаха Никона. Придя в царствующий град Москву, где многим благородным и благочестивым людям было известно их добродетельное житие... они получили на оное церковное строение с пять сотен рублей и, возвратясь на Анзер, положили те деньги в церковную ризницу, где они и лежали два или три года». Согласно источнику, Никон с недоумением отнесся к таким действиям скитоначальника и предложил преподобному как можно скорее вложить их в строительство храма или отдать в Соловецкую обитель, «однако этот совет старцу не пришелся, и с тех пор он невзлюбил Никона, о чем последний много скорбел».
Сейчас нам трудно удостовериться в том, что ситуация сложилась именно так, но бесспорно одно — конфликт между учителем и учеником возник на административно-хозяйственной почве, что в истории Соловецкой обители и ее скитов было уже не ново. Достаточно вспомнить противостояние Филиппа (Колычева) и монастырского келаря Паисия, когда каждая из сторон конфликта имела свое представление о том, как целесообразнее тратить богатые пожертвования и денежные вклады.
Следует заметить, что в аскетической практике подобная интрига была, что называется, предусмотрена, ведь «началозлобный демон» неустанно ищет возможность поселить в сердце праведника гнев и тщеславие, гордость и гневливость, а проблема дележа «богатств земных» всегда оказывается той гранью, переступая которую, даже самый опытный монах и духовидец мог впасть в искушение, влекущее за собой печальные последствия.
«Многие скорби» Никона, о которых пишет И. К Шушерин, становятся причиной смятения иеромонаха, который прибыл на остров в поисках уединения и безмолвия, но нашел те же страсти, от которых бежал из Москвы. К этому периоду анзерской жизни Никона относится видение «сосуда, полного семян». «Мера твоих трудов исполнена», — говорит ему некий старец, намекая на то, что невозможно наполнить сосуд сверх меры. Никон же, пребывая в волнении, рассыпает зерна, затем пытается вновь наполнить сосуд, но не может сделать его таким, каким он был прежде.
Трансформация взаимоотношений Елеазара и его постриженника нашла свое отражение и в видении преподобного скитоначальника, а точнее сказать, в разных трактовках этого видения. Еще до поездки в Москву, всячески поощряя труды и иноческое рвение Никона, Елеазар увидел своего ученика с возложенным ему на плечи омофором (часть епископского облачения), чем предсказал будущее его патриаршество. Однако в «Истории об отцах и страдальцах соловецких» Симеона Мышецкого, настоятеля Поморского Выговского монастыря (рубеж XVII—XVIII веков), этот же эпизод наполнен совсем иным содержанием:
«Виде бо святый единою служащу литургию Никону, яко достовернии анзерожителие рекоша, змия черна и зело велика около выи его оплетшася, и вельми ужасеся».
Дьявольские козни «черного змия» распространяются, увы, не только на Никона, о чем неустанно твердили старообрядцы, но и на Елеазара Анзерского, чей «гнев не умалялся, но день ото дня на него (на Никона. — М. Г.) возрастал и унять его было невозможно».
Три года, проведенные будущим патриархом Всероссийским на острове, стали для него суровой школой послушания, смирения и терпения, потому что, по мысли святых Отцов Церкви, «всякий должен с благодарением терпеть то, что по необходимости постигает его, сострадать всяким находящимся в общежитии, ибо исполняет через сие заповедь Апостола, то есть если кто скорбит, поскорби с ним, увещай его, утешь его».
Важно понимать, что в данном случае никого из участников этого драматического противостояния нельзя обвинить в корыстолюбии и сребролюбии. Просто у преподобного Елеазара и у Никона были разные взгляды на строительство скитской жизни; каждый из них был уверен в том, что именно он прав, а зависть и недомыслие некоторых из братий лишь подливали масла в огонь.
В подтверждение этой мысли небезынтересно вспомнить, что, оказавшись впоследствии настоятелем уединенного Кожеезерского Онежского монастыря (туда и сейчас добраться можно с большим трудом), Никон установил в обители именно Анзерский устав, вступив тем самым в своеобразную умозрительную полемику с преподобным Елеазаром и воплощая в жизнь свое понимание того, как должно подвизаться в пустыне, уповая лишь на Божественное произволение, молитву и дело рук своих.