Конечно, не следует думать, что после прихода большевиков к власти население крупных городов России, и прежде всего Петрограда, впервые познакомились с наркотиками. Одурманивающий эффект носило внешне безобидное нюханье табака, что было весьма распространено в России уже в XVIII в. В XIX в. в России появились морфинисты, эфироманы, курильщики гашиша. Вообще развитие медицины и в мире в целом, и в России неизбежно сопровождалось возникновением зависимости определенной категории людей от лекарственных средств и, конечно, прежде всего от тех, которые имели наркотическое воздействие. Уже в конце XIX в. были констатированы случаи привыкания к опию. Популярностью пользовался и морфий; им кололись в основном люди, имевшие непосредственный доступ к медикаментам и шприцам — врачи, медсестры, аптекари.
В начале XX в. наркотики стали выступать в качестве показателя принадлежности личности к новым субкультурам. Появляющиеся духовно-идеологические течения обставлялись новыми бытовыми практиками, часто носившими более эпатирующий и раздражающий обывателя характер, чем сами течения. Эти практики противопоставлялись официальным и господствующим нормам поведения. Не удивительно поэтому, что наркотики стали сопутствующим элементом культуры модерна в России. Столичная богема в начале века увлекалась курением опиума и гашиша. Георгий Иванов, поэт «серебряного века», вспоминал, как ему из вежливости пришлось выкурить с известным в предреволюционное время питерским журналистом В. А. Бонди толстую папиросу, набитую гашишем. Бонди, почему-то разглядев в Иванове прирожденного потребителя гашиша, клятвенно обещал поэту «красочные грезы, озера, пирамиды, пальмы… Эффект оказался обратным — вместо грез тошнота и неприятное головокружение»[22]. Накануне Первой мировой войны в Россию стал проникать и уже очень модный в Европе кокаин. Первоначально этот довольно дорогой наркотик употребляли шикарные дамы полусвета, иногда высшее офицерство, обеспеченные представители богемы.
Октябрь 1917 г., помимо социального строя, коренным образом изменил и тип российского наркомана, явно его демократизировав. Немаловажную роль в этом процессе сыграла Первая мировая война. Не следует забывать, что нередко приобщение к морфию являлось, в частности, следствием тяжелых ранений, излечение которых требовало хирургического вмешательства с применением наркотиков. Однако в медицинской среде морфием кололись не только больные, но и сами медики. Данные, относящиеся к 1919–1922 гг., свидетельствуют, что в Петрограде почти 60 % морфинистов были врачами, медсестрами, санитарами, остальные прошли воинскую службу.
Но не только увечья и физические страдания побуждали колоться морфием. Победивший народ не замедлил приобщиться к наркотикам, как к определенному виду роскоши, ранее доступной только имущим классам. Здесь четко прослеживается стремление смены иерархии стандартов поведения. Петроградская милиция в 1918 г. раскрыла действовавший на одном из кораблей Балтийского флота «клуб морфинистов». Его членами были вполне «революционные» матросы, не только организованно приобретавшие наркотик, но и даже вербовавшие новых членов для своего клуба.
Эфир также не был забыт в новых социальных условиях. Его сильный галлюциногенный эффект привлекал к себе даже представителей новой большевистской элиты. Художник Анненков вспоминал, как в 1919 г. в Петрограде он вместе с Н. Гумилевым получил приглашение от двоюродного брата М. Урицкого Б. Г. Каплуна, тогда управляющего делами комиссариата Петросовета, понюхать конфискованного эфира. Каплун, этакий большевистский бонвиван, вообще отличался большими причудами. Он явно покровительствовал искусству, был организатором первого в России крематория, имел бурный роман со знаменитой балериной О. Спесивцевой. Сам Каплун только изображал себя эфироманом, но слабостям других потакал с явным удовольствием, рассматривая наркоманию как код богемной личности. Анненков вспоминал: «Каплун принес из другой комнаты четыре маленьких флакончика, наполненных эфиром… Все поднесли флакончик к носу. Я — тоже, но «уход в сновидения» меня не привлекал: мне хотелось только увидеть, как это произойдет с другими… Гумилев не двигался. Каплун закрыл свой флакончик, сказал, что «хочет уснуть нормальным образом», и, пристально взглянув на Гумилева, пожал мне руку и вышел из кабинета, сказав, что мы можем оставаться в нем до утра»[23].
Продолжали существовать в советской России и подпольные опиумокурильни. Но все же особой популярностью после революции пользовался кокаин. Буквально через три месяца после прихода к власти большевиков народный комиссариат внутренних дел, находившийся тогда в Петрограде, вынужден был констатировать: «Появились целые шайки спекулянтов, распространяющих кокаин, и сейчас редкая проститутка не отравляет себя им. Кокаин распространился в последнее время и среди слоев городского пролетариата»[24]. «Серебряную пыль» кокаина с наслаждением вдыхали не только лица, связанные с криминальным миром, но и рабочие, мелкие совслужащие, красноармейцы, революционные матросы. Кокаин был значительно доступнее водки. Во-первых, закрылись многие частные аптеки и их владельцы старались сбыть с рук имевшиеся медикаменты, и в том числе наркотические вещества. А во-вторых, из оккупированных немцами Пскова, Риги, Орши кокаин германского производства ввозился контрабандным путем. В годы гражданской войны в Петрограде прекратили свое существование шикарные кафе и рестораны, кулечки-фунтики же с наркотиком стали продаваться в обычных чайных. В народе их быстро окрестили «чумовыми». В таких чайных частенько разворачивались сцены, подобные той, которую описал в своем исследовании Г. Д. Аронович — известный в 20-х гг. врач-нарколог: «В майский вечер (1919 г. — И. Л.) у входа в чайную ко мне подошла девушка 17–18 лет, с усталым безжизненным лицом, в платке и просила на хлеб. Я не знал, что она собирает на «понюшку», то есть кокаин, но скоро увидел ее среди посетителей, она почти силой вырвала из рук подошедшего к ней подростка пакетик кокаина, и когда тот потребовал от нее денег, она сняла сапоги, отдала их продавцу за 2–3 грамма кокаина и осталась в рваных чулках»[25]. Медики отмечали, что в 1919–1920 гг. кокаиновые психозы были довольно заурядным явлением. При этом 60 % наркоманов составляли люди моложе 25 лет.