Пока они под бдительным надзором опекающих их педагогов, до сих пор дело еще идет. Но когда в старшем классе хочешь предоставить им некоторую свободу, то результаты получаются плачевные; а когда снова вгоняешь их в прежние ученические рамки, то это тоже не нравится, так как они чувствуют себя уже более взрослыми. А между тем учителя не могут рассматривать их как студентов, которые могут бездельничать за свой страх и риск, т<ак> к<ак> с нас требуют к известному сроку отчетов, баллов и т. п. И приходится то возмущаться их неумением взять себя в руки, то прибегать к мерам репрессий вроде двоек или выговоров. Восьмиклассницы же, недовольные этим, становятся в оппозицию и тем еще более портят наши отношения. И изо дня в день растет на почве мелких недоразумений взаимное недовольство, которое иногда дает себя очень болезненно чувствовать. А между тем кто виноват?
12 ноября
Вчера во время урока я чувствовал себя как-то особенно в ударе, что бывает далеко не всегда, и хотя приходилось рассказывать в разных классах больше 3-х часов подряд, однако усталости я не чувствовал и говорил довольно плавно и живо. Но в VIII классе опять не все обошлось благополучно. Когда после рассказа урока вперед осталось свободное время, я вздумал употребить его на упражнение в объяснительном чтении одной статьи. Но ученицы, почувствовав, что официальная часть урока кончилась, подняли такой шум, что вызванная мною ученица отказалась говорить; другие начали тоже отнекиваться; тогда я вынужден был оставить свою попытку и стал продолжать официальные занятия, вызвав одну ученицу и заставив ее просто отвечать урок. Потом вышел инцидент и на уроке с моими специалистками-словесницами. Среди них есть одна, И-и, девица весьма неглупая, но крайне самолюбивая и стремящаяся постоянно чем-нибудь уязвить учителя. Недавно, например, она заявила, что находит совершенно бесполезными портреты писателей на стенах (вывешены были по моей инициативе и даже с некоторым риском портреты: Герцена, Достоевского, Некрасова, Успенскою, Чехова, Щедрина и Надсона), чем больно задела меня, хотя я и не подал виду. Сегодня же при входе моем в класс начала стонать, что все эти занятия ей надоели (на уроках она обыкновенно зевает с самым демонстративным видом, а когда я предлагал сделать дополнительный урок по словесности, она была недовольна), что нет никакой пищи для души; а вскоре начала выражать неудовольствие, что им не разрешили устроить вечер. Тогда я сказал, что духовную пищу надо самим искать, что в готовом виде она не дастся; судя же по их стонам насчет вечера, можно думать, что они ищут пищу более для ног, чем для души. Потом я начал заканчивать биографию Л. Толстого, начиная с кризиса 70-х гг., и излагал в то же время его новое учение. Материал, мне кажется, был довольно интересный; моя оппонентка же, вытащив книгу, начала ее читать и улыбаться. На этот раз я сдержал себя в рамках полной корректности и только, прервав рассказ, спросил ее: «Может быть, я Вам мешаю своим рассказом, тогда можете идти читать домой». Ученица страшно побледнела и, сразу же положив книгу, остальное время внимательно слушала.
Но не всегда дело кончается так гладко, когда неприятности не оставляют большого следа и когда в результате чувствуешь себя вполне правым. Сегодня, например, я уже не чувствовал себя в таком бодром, уравновешенном настроении, а поводы для столкновений опять нашлись. Прозаниматься пришлось, по обыкновению, пять уроков подряд, что уже само по себе способно сильно утомить, а тут еще и разные неприятности. На первом же уроке в VIII классе (по грамматике) оказалось, что некоторые «специалистки» не имеют элементарных сведений о глаголе, хотя вчера я употребил на объяснение этого целый час, да и по учебнику это тоже им было задано. Пришлось опять поворчать на них, одной поставить 2, а другую посадить, не доспросив до конца, так как она была настолько невнимательна, что даже забыла, о чем я ее спрашиваю. На другом уроке в VIII классе (методика русского языка), когда начали разбирать статью для объяснительного чтения, поднялся опять шум, и я с трудом водворил порядок. А на последнем уроке (педагогике) ученицы начали заранее отказываться в количестве чуть не половины класса, хотя я без предварительного рассказа не задаю им ни одного урока и вчера я рассказывал им целый час. Это возмутило меня; я стал говорить, что, очевидно, рассказывать для них совершенно бесполезно, что они совсем не желают работать; а в заключение объявил, что раз они злоупотребляют отказами, то больше отказов я не принимаю. Когда затем я спросил одну ученицу и она отвечала, то одна из только что отказавшихся учениц начала ей подсказывать самым бесцеремонным образом, не обращая внимания на мои замечания. Поэтому я, окончив спрашивать первую ученицу, вызвал ту, которая ей подсказывала, но она отвечать отказалась, а когда я упомянул о ее подсказках, начала категорически отрицать это, а потом ушла из класса. Девица эта умная, развитая, и ее отношение глубоко оскорбило меня. Как ни стараешься относиться к ним по-человечески, но и ответ чаще всего встречаешь именно такие поступки. Девушка, честная в отношениях к другим людям, не считает сколько-нибудь позорным нахально лгать в глаза учителю, и только потому, что учитель, т. е. человек другого лагеря, человек, так сказать, вне закона. Страшно больно действуют такие факты, такие незаслуженные оскорбления. И я сегодня весь вечер в самом подавленном состоянии духа… Я ходил по пустым, темным улицам города, и такое одиночество, такая тоска в душе! Для чего в самом деле живешь, для чего работаешь, когда не заслужить в результате даже просто человеческого отношения со стороны своих учениц? А между тем сколько сил, сколько времени поглощает этот неблагодарный труд!