14 ноября
Вчера и сегодня праздники, но отдыху почти никакого. Вчера, не выходя из комнаты, сидел за письменными работами с утра до 7 часов вечера. Немало времени употребил на них и сегодня. И в результате успел проверить только одну работу VIII класса. А там лежат еще три непроверенных работы, которыми придется заниматься уже в будни; и притом поскорее, так как на той неделе должны поступить новые.
15 ноября
Сегодня день истерик, в которых, впрочем, я не виноват. Утром собрались педагоги и восьмиклассницы в приготовительном классе, где должен был состояться пробный урок, но практикантки все нет и нет. Прождав минут 15–20, решили, наконец, разойтись, но когда пошли из этого здания, то оказалось, что практикантка сидит на кухне и горько плачет. Из-за этого она и не явилась в класс. Ученица эта дала уже удачно 2 пробных урока, так что дело это для нее знакомое. Но на этот раз напала какая-то робость, волнение, нервы расходились, и в результате урок не состоялся. Пришлось успокаивать ее, а урок отложить на послезавтра.
На последнем уроке словесности в VIII же классе вышла опять история — с той самой И-и, которой пришлось сделать замечание 12 ноября. На этот раз у нас все было мирно. Отвечала урок совсем другая ученица; И-и же, которая на днях тоже должна давать пробный урок и не раз уже сегодня толковала со мной по его поводу, начала почему-то засовывать одну свою книжку под парту; потом, видя, что я смотрю, достала ее, начала пересмеиваться с соседкой, и вдруг, закрывши лицо руками, зарыдала. Ее окружили, начали уговаривать; но И-и в истерическом припадке, не давала отнять рук от лица, не хотела идти и из класса и, плача, гнала от себя утешавших ее подруг. Наконец, когда она немного успокоилась, удалось увести ее из класса; но из коридора еще некоторое время доносились ее рыдания. Что за причина этого, трудно сказать. Утешавшей ее классной даме И-и говорила, что ей все надоело, и гимназия в том числе, возможно, что девушка переживает какой-то кризис; отчасти, может быть, связанный с тем, что ей, из-за недостатка средств, пришлось отказаться от уроков любимой ею музыки. Вдобавок же ко всему этому она, очевидно, малокровная и с несколько развинченными нервами. При свете всего этого я иначе взглянул теперь и на ее предыдущее поведение, несколько странный и придирчивый тон. Разочарование и скука, очевидно, тут не напускные, а искренние и до болезненности острые. А какие ныне слабые, чувствительные нервы! Какая болезненная молодежь! И как, наверно, отражается на них весь формализм нашей школы, все эти мелочи, которыми, иногда сам того не замечая, обижаешь их. И каким внимательным к их болезненным душам должен быть современный педагог. А между тем сверху как будто нарочно все направляют к тому, чтобы еще туже натянуть эти и так уже туго натянутые нервы. Все усиливаются требования строгости в надзоре, в баллах; вводятся экзамены и всякий другой формализм. И за все эти легкомысленные «реформы» расплачиваются все те же бедные дети нашего нервного, больного иска, живущие в тяжелую эпоху казней и самоубийств…