Сегодня, например, читали опять новый циркуляр, рекомендующий нашему вниманию предложение Синода о внедрении в учащихся религиозного духа. И чего тут только нет! И обязательное посещение богослужения, и чтение Евангелия на молитве, и присутствие на ней преподавателей, и внеклассные собеседования на религиозные темы. Одним словом, целый ряд уже испытанных мер, которые, как известно, конечно, и Синоду, — создают из семинаристов наиболее яростных атеистов. Хорошо еще, что у нас в совете не нашлось ни одного сторонника этих мер, и все обсуждение циркуляра сводилось к тому, нельзя ли как-нибудь обойти его.
2 декабря
Отношения с восьмиклассницами постепенно налаживаются. Б-вой я ни слова не говорил по поводу ее выходки, и она после нескольких дней выжидания сама стала разговаривать со мной. Да и я сам, думавший, что никогда не забуду этой обиды, на самом деле не могу долго сердиться на своих учениц.
А между тем у них «всякое лыко в строку», но только в том случае, если задета ученица же. В основе этого, конечно, доброе чувство товарищества, но и оно переходит нередко просто в своего рода групповой эгоизм, щепетильный к своей чести, но не считающийся с чувствами других — «не наших». Так было и в день инцидента с Б-вой и М-вой. Оскорбление, нанесенное мне Б-вой, прошло для класса совершенно незамеченным; замечание же, сделанное мной чуть не до истерики хохотавшей В-вской, превратилось в устах учениц в намерение выгнать ее из класса, хотя замечание было в гораздо более мягкой форме, чем слова Б-вой, брошенные по моему адресу. Сама В-ская, с которой я говорил потом после урока, видимо, вовсе не чувствовала себя обиженной, она согласилась, что мешала заниматься и обещала больше так не делать. А между том версия о том, что я чуть не выгнал со из класса, пошла гулять по гимназии. И когда однажды я пришел на урок в VIII класс, на доске было написано стихотворение относительно меня: «Укажи мне такую обитель, я такого угла не видал, где бы наш педагог и учитель нас из класса в три шеи не гнал. Ставит он во журнале колику…» Стихотворение это очень больно меня задело; но я, прочитав его, ни слова не сказал ученицам и стал заниматься как обычно; и урок прошел вполне мирно.
Мирно же прошел и урок грамматики со специалистами. В начале его И-и начала разговор о поставленных мной единицах, в чем ее поддержали и другие. Я постарался объяснить им, что единицы ставил не для исправления («единицами нас не исправите», возражали они), а как оценку их знаний, и что если существует балльная система и против пятерок они, например, не протестуют, то не могут протестовать и против единиц, так как сами сознают, что слабо знают грамматику. Отвечали на этот раз они довольно прилично, так что я в заключение даже похвалил их.
3 декабря
Нервность нынешних учениц опять дала о себе знать. Одна семиклассница, ответив урок на 4, закатила после этого истерику, объясняя это просто волнением при ответе. Тем же кончилось дело и у одной восьмиклассницы, которая не знала урока по педагогике. А на уроке грамматики произошло небольшое столкновение с недалекой по уму, но очень щепетильной М-вой. Отвечала она плохо, видимо, без всякого понимания. Нередко соседки подсказывали ей, и она пользовалась этим, иногда даже перевирая то, что подсказали. А когда я заметил, чтобы не подсказывали, М-ва категорически заявила, что ей не подсказывают и что самолюбие не позволило бы ей пользоваться подсказами. Такая беззастенчивая ложь взорвала меня, и я спросил: «Как же Ваше самолюбие позволяет Вам лгать в глаза? Очень оно у Вас странное!» Но на нее это, по-видимому, особенного впечатления не произвело.
7 декабря
Вчера по случаю именин получил поздравления от 14 бывших своих учениц разных выпусков, а теперь учительниц и курсисток (причем 4 из них даже телеграфных). Были поздравления и от нынешних учениц, а именно коллективное от VIII класса и еще отдельные поздравления от 7 учениц. Приятно сознавать, что, очевидно, есть все-таки ученицы, которые вспоминают меня добром. Такое отношение учениц — лучшая награда для учителя.
Бывшие ученицы