Иван Грозный возвысил «вольное самодержавство», но не смог предотвратить Смуты – постигшего страну в начале XVII столетия кризиса, едва не закончившего распадом государства. Тогда впервые проявился феномен «самозванства», когда на власть претендовала череда Лжедмитриев и десяток «детей» царя Федора. Земское ополчение Минина и Пожарского спасло страну и объединило ее под властью новой династии. На фоне потрясений XX столетия XVII век теперь представляется тихим и даже «застойным» временем. Но это впечатление обманчиво – он прошел в непрерывных войнах, государство и общество раздирали внутренние конфликты. В это время произошел не преодоленный и по сей день церковный раскол, нередко служивший в последующие времена идейным основанием социального протеста.
Новая династия закрепилась у власти. Однако выборные «земские» государи в глазах подданных уже не обладали безусловным авторитетом своих предшественников. «Что де нынешние цари?» – толковали подданные, на чьей памяти были не только «выборы», но и примеры свержения монархов. Дворяне XVII века весьма непочтительно отзывались о бесцветном царе – «старцевом сыне» Михаиле Романове; отца государя, патриарха Филарета, объявляли «вором», которого можно «избыть».
Самозванцы появлялись и после окончания Смуты; причем новые претенденты уже не были связаны с массовым движением в самой России – как, например, объявившийся в Запорожье «сын» царя Алексея Симеон, пожаловавшийся в челобитной «отцу», что его «хотели уморить» думные бояре: «Твоими молитвами, батюшки моего, жив ныне». В середине XVII века появились международные авантюристы, вроде мнимого сына Василия Шуйского, «царевича Симеона» (под этим именем скрывался московский подьячий Тимофей Акундинов, более десяти лет разъезжавший по соседним государствам, пока в 1653 году не был выдан России и казнен).
Новые угрозы власти вызвали ответные меры. С начала XVII столетия появилось выражение «слово и дело» – обвинение в измене, заговоре, самозванстве или оскорблении царского имени и «чести». Соборное уложение 1649 года впервые выделило в особую главу уголовно-правовую защиту государя и его «чести», причем даже умысел на «государское здоровье» карался смертной казнью; то же наказание грозило участникам любого выступления «скопом и заговором» против бояр, воевод и приказных людей, то есть всех представителей власти.
Закон закрепил формулу «государево слово и дело». Каждый, узнавший об «измене» или хотя бы «непристойных словах» в адрес власти, должен был под страхом казни немедленно подать устный или письменный «извет»; недонесение каралось так же, как соучастие. Услышавшие «слово и дело» были обязаны «бережно» сдать изветчика властям. Местный воевода допрашивал заявителя и – если его показания признавались основательными – доставлял его в Москву. Дальнейшее следствие велось в столице, а окончательное решение иногда принималось самим царем. «Женскому полу бывают пытки против того же, что и мужскому полу, окромь того, что на огне жгут и ребра ломают», – описывал практику «сыска» в XVII веке диссидент-подьячий Григорий Котошихин, сбежавший за границу и там составивший описание московского государственного устройства.
Так начала складываться система политического розыска в России. Подобные дела докладывались царю Алексею Михайловичу (1645–1676), ставшему первым самодержцем-бюрократом в нашей истории. Для контроля над разраставшимся аппаратом он основал в 1655 году «Приказ великого государя тайных дел». Однако за грозным названием скрывалось не полицейское ведомство, а всего лишь личная канцелярия самодержца, ведавшая в числе прочего его имениями и мануфактурами, поиском рудных залежей, управлением любимым царским Саввино-Сторожевским монастырем, а также Аптекарским, Гранатным и Потешным дворами. В качестве органа высшего надзора этот приказ занимался делами самого разного характера, в том числе и государственными преступлениями, но даже не имел собственного застенка. На практике дознание по «слову и делу» могли вести другие приказы и уездные воеводы, обязанные, правда, докладывать о них в Москву. Но далекие от столицы сибирские администраторы и в конце XVII века имели право решать дела по изветам «в измене или в каком воровстве» самостоятельно «по Уложению», лишь уведомив о них столичные власти, наказывать виновных и награждать доносчиков. Воевода обращался в Москву только в том случае, если не мог сам разобраться в происшествии.