Пытки и казни не усмирили подданных. Вскоре последовало «Азовское дело» – бунт стрельцов полка Кривцова. В 1706 году началось восстание в Астрахани. Даже принесение восставшими повинной им не помогло: шесть «пущих завотчиков» были колесованы перед зданием Преображенского приказа; всего из 365 «взятых в разработку» человек 320 были казнены, остальные же 45 умерли под пытками. Не успела закончиться расправа, как началось восстание в Башкирии, а затем – бунт на Дону. «Атаманы молодцы, дорожные охотники, вольные всяких чинов люди, воры и разбойники! Кто похочет с военным походным атаманом Кондратьем Афанасьевичем Булавиным ‹…› погулять, по чисту полю красно походить, сладко попить да поесть, на добрых конях поездить, то приезжайте в черны вершины самарские» – так поэтично звучала «программа» этого крестьянско-казацкого движения 1708–1709 годов.
Лихой русский бунт воплощал мечту о возвращении к патриархальному равенству, был попыткой защитить старое, простое общественное устройство от социальной розни, от «приказных людей» и «иноземных обычаев» с «бумагами», податями и солдатчиной. А «интеллигенция» Московской Руси – духовное сословие – выдвигала из своей среды идеологов сопротивления, обосновывавших протест понятным народу языком. Не случайно среди «клиентов» Преображенского приказа священнослужители и клирошане составляли пятую часть – много больше, чем был их удельный вес в обществе.
К казни был приговорен в 1705 году книгописец Григорий Талицкий за то, что «писал письма плевальные и ложные о пришествии антихристове, с великою злобою и бунтовским коварством». Талицкий считал Петра I антихристом, а доказательство близкой кончины мира видел в тех новшествах, которые стал вводить царь: в перемене летосчисления и фасонов платья, в бритье бород и курении, а также в изменении нравов и образа жизни, что тревожило многих служителей церкви. В 1707 году был казнен азовский священник Иван Федоров, проповедовавший: «В последние де времена восстанет воинство и един де царь всех победит, а после де и сам убиен будет. Ныне наш великий государь трех победил и седьми покорил, а опосле де он великий государь сам убиен будет».
«Великий государь ездил за море, возлюбил веру немецкую, будет де то, что станут по средам и по пятницам бельцы и старцы есть молоко, все до одново и всю полатынят веру», – делился опасениями с сотрапезниками старец одного из северодвинских монастырей Гелвасий. Монах Вологодского монастыря Савин считал, что царь «лих»: «Как де он милостив, он де благоверную государыню царицу сослал в ссылку». Священнослужители Шацкой церкви Родионов, Максимов и Кириллов готовились отправиться по примеру раскольников в леса: «Ныне де на Москве летопись переменена, да великий государь изволит быть на Москве платью венгерскому, да великого поста на Москве ж будто сказывают убавлено, а после де светлого воскресенья бутто учнут в среды и в пятки рядом мясо есть».[21]
Многие, оставшиеся сыску неведомыми люди передавали слухи, что царь «родился от блудной девицы», что он зол, кровожаден, не соблюдает постов. Их казненные товарищи представлялись им мучениками, отдавшими жизнь за веру: «Стрельцов де переказнил за то, что де они, стрельцы, ево еретичество знали, а они де стрельцы прямые христиане были». Фанатично настроенный монах Фролищевой пустыни Иван Нагой с медной цепью и крестом на шее явился в Москву «царя обличать, что бороды бреет и с немцами водится и вера стала немецкая».
Вероятно, из среды духовенства вышла легенда, что на самом деле Петр I – немец и не является сыном царя Алексея Михайловича: «Государь де не царь и не царскова поколения, а немецкова. ‹…› Когда были у государыни царевны Натальи Кирилловны сряду дочери и тогда государь, царь Алексей Михайлович, на нее государыню царицу разгневался: буде де ты мне сына не родишь, тогда де я тебя постригу. А тогда де она, государыня царица, была чревата. И когда де приспел час ей родить дщерь и тогда она, государыня, убоясь его государя, взяла на обмен из немецкой слободы младенца, мужеска полу, из Лефортова двора». Эту легенду монах Чудова монастыря Феофилакт услышал в 1702 году от своего дьякона Ионы Кирилловца, а затем она пошла гулять по просторам России.
Для царя-реформатора все эти «бредни» были всего лишь свидетельством «замерзелого» упорства подданных, не желавших разделять с ним военные тяготы и посягавшие на воздвигаемое им строение «регулярного государства». Но оставить их без надлежащего внимания Петр не мог – он стал первым в нашей истории царем, лично работавшим в застенке, рядом с которым выросли «колодничьи избы» для непрерывно поступавших подследственных.