Обычно приказных для «тайной» службы с улицы не брали. Проводившаяся в 1737 году перепись чиновников показала, что сотрудники Тайной канцелярии набирались из старых подьячих Преображенского приказа: там начинали службу при Петре I не только секретари Н. Хрущов и Т. Гуляев, но и канцеляристы Михаил Кононов и Федор Митрофанов, подканцеляристы Иван Стрельников, Василий Прокофьев, Иван Набоков, Михаил Поплавский. [130]В дальнейшем персонал по необходимости высматривали в других учреждениях – Главной полицеймейстерской канцелярии, коллегиях, таможнях; Ушаков, используя свое служебное положение, добивался перевода толковых чиновников в свое ведомство. Однако случалось, что иные шустрые подьячие сами подавали прошения о зачислении на службу в Тайную канцелярию. Это сделал в 1739 году подканцелярист каширской воеводской канцелярии Алексей Емельянов и был принят, состоял на хорошем счету и даже отпущен на 10 дней искать своих беглых крестьян из новгородской деревни.
Во времена Анны Иоанновны каждый из служащих при зачислении давал подписку о неразглашении государственной тайны: «Под страхом смертной казни, что он, будучи в Тайной канцелярии у дел, содержал себя во всякой твердости и порятке и о имеющихся в Тайной канцелярии делах, а имянно, в какой они материи состоят, и ни о чем к тому приличном не токмо с кем разговоры имел, но и ни под каким бы видом никогда о том не упоминал, и содержал бы то все в вышшем секрете», – и обещание служить бескорыстно: «Ни х каким бы взяткам отнюдь ни под каким видом он не касался». При Екатерине II к этим обязательствам добавлялось еще требование, чтобы кандидат на должность «так же никаких выписок или копей з дел, со определеней и одним словом ни с чего ни для чево никому не давал, ни же словесно о чем-либо ни будь пересказывал». [131]
Служба не всем оказывалась по плечу. Некоторые молодые чиновники, как названные выше Михаил Хрущов и Иван Набоков, относительно быстро «за многой приказной труд» повышались в должности и чине. Из простых копиистов они становились канцелярской «белой костью». Так, за десять лет Хрущов прошел все ступени приказной лестницы и был назначен протоколистом канцелярии с жалованьем «против коллежских протоколистов, а имянно по 250 рублев в год». Следующей была уже секретарская должность, и удачливый чиновник выработал щегольскую, с завитушками, роспись «Секретарь (затем „обер-секретарь“) Михаил Хрущов».
Набоков тоже служил успешно, но занедужил. Сам граф А. И. Шувалов из Петербурга утешил подчиненного личным письмом от 8 ноября 1753 года: «Мне небезызвестно, что вы находитесь в болезни, з которой по делам тайной конторы как приговоров, так и отпусков крепить не можете». Шувалов милостиво разрешил секретарю болеть и передать свои функции протоколисту Поплавскому, но обязал: «Как только крепить в состоянии будете, то имеете находитца в должности». Правда, разрешение запоздало – секретарь умер. Дело отца успешно продолжил сын, но и с ним после 15 лет «беспорочной» службы случилась та же оказия. Подканцелярист Андрей Набоков в 1757 году просил «за имеющимися во мне головными и прочими болезньми, от которых я в здоровье своем нахожусь весьма слаб, и по строгости той канцелярии дел более быть не в состоянии», произвести его в коллежские регистраторы и отпустить на службу в Ямскую канцелярию, менее «строгую» и вредную для здоровья. [132]
Не без гордости характеризовал свою сыскную работу в послужном списке, составленном при переписи чиновников в 1754 году, ветеран-канцелярист Никита Никонович Яров (Ярой). Служить он начал в 1716 году 15-летним подьячим Преображенского приказа, пережил его упразднение в 1729 году и вновь был принят Ушаковым по его генеральскому «представлению» подканцеляристом Московской конторы Тайной канцелярии. Работником он оказался толковым и нередко ездил «по секретным делам гвардии при обер-офицерах» – побывал и на Украине, и в сибирском Березове (там находилось в ссылке опальное семейство Долгоруковых); «и те дела исправлял с ревностию и радением добропорядочно, о чем известно в Тайной канцелярии». По возвращении из Сибири «за понесенной в дальних посылках и секретных делах немалой труд» он был произведен в канцеляристы, а в 1744 году за «беспорочную» службу – в протоколисты. В последующие годы Яров трудился столь же ревностно: отправлялся с секретными поручениями в провинцию, в 1749 году был командирован «по некоторому секретному делу» в Воронеж во главе собственной «команды». Однако до секретаря в конторе он так и не дослужился, хотя в 1745–1746 годах и «правил секретарскую должность». На склоне лет, имея 37-летний стаж, Яров получил-таки чин коллежского секретаря и место в Сибирском приказе; но сына Ивана он отправил служить в родную Тайную контору и с удовлетворением узнал, что отпрыск уже вышел в подканцеляристы. [133]
Другие рядовые служители политического сыска, не обнаружившие способностей или хватки, годами исполняли свои обязанности без повышения и прибавки жалованья – и в конце концов просили об увольнении или переводе в другие учреждения, как это сделал «закосневший в подканцеляристах» и потерявший надежду на дальнейшее продвижение Степан Иванов в 1743 году. Таких отпускали – под подписку о неразглашении «ни под каким видом» сведений о прежней работе.
Бывало, что чиновники оказывались неподходящими для специфической службы. Подканцелярист Андрей Ходов был переведен на другую работу «за слабостью» – возможно, оказался излишне чувствительным; его коллега Федор Митрофанов уволен «за болезнью», а копиист Василий Турицын был замечен «в гулянье и нераченье». Однако надо сказать, что таких случаев мало – видимо, отбор в Тайную канцелярию был тщательный.
В переписи 1737 года нередко встречаются характеристики чиновников других учреждений: «пишет весьма тихо и плохо»; «в делах весьма неспособен, за что и наказан»; «стар, слаб и пьяница»; «в канцелярских делах знание и искусство имеет, токмо пьянствует»; «всегда от порученных ему дел отлучался и пьянствовал, от которого не воздержался, хотя ему и довольно времяни к тому дано» и т. п. Последняя «болезнь» являлась чем-то вроде профессионального недуга канцеляристов с обычным «лекарством» в виде батогов. Особо отличались неумеренностью в пьянстве приказные Петербургской воеводской канцелярии, где в 1737 году за взятки и растраты пошли под суд 17 должностных лиц. Из данных служебных характеристик следует, что в неумеренном питии «упражнялись» два из пяти канцеляристов, оба подканцеляриста и 13 из 17 копиистов. Поэтому начальник всей полиции империи вынужден был просить Кабинет министров прислать к нему в Главную полицеймейстерскую канцелярию хотя бы 15 трезвых подьячих, поскольку имеющиеся «за пьянством и неприлежностью весьма неисправны». [134]
Таких забулдыг в Тайную канцелярию не брали. Кажется, единственным безобразником за все время ее существования стал копиист Федор Туманов, отличившийся в 1757 году не только «нехождением» на службу, но тем, что посланных за ним «в квартеру для взятья ево в канцелярию солдат бивал»; приведенный же силком «в должность» и посаженный в оковы – «разбивая те железа, необнократно бегивал». Традиционное вразумление батогами не помогло: оказалось, что буйный копиист «никакова в себе страха ‹…› не имеет и чинимого ему за ево продерзости наказания не чювствует»; за подобную невосприимчивость он и угодил в солдаты. [135]
Остальные же понимали, в каком месте служат, и подобного «бесстрашия» не проявляли. Копиисту Ивану Андрееву в 1735 году случилось по молодости провиниться: встретил знакомого по прежней службе, купили вина… После двухдневной пьянки он опомнился, но со страха возвращаться «убоялся» и под чужим именем нанялся на тяжкую работу «у ломания каменья» в Кронштадте – лишь бы не попасться на глаза добрейшему Андрею Ивановичу Ушакову. Но все было напрасно – сослуживцы через три месяца «вычислили» непутевого копииста, который сразу же во всем сознался. [136]Однако канцелярские начальники кадрами – пусть и имевшими определенные пороки – не разбрасывались. Того же Ивана Андреева вразумили плетьми, оштрафовали на треть жалованья, но признали «способным быть к делам»; его, как и гуляку Турицына, оставили на службе, поскольку заменить их было некем – подходящих сотрудников пока «не приискано». Но когда Андреев вновь загулял – теперь на неделю – в августе 1737 года, его безжалостно изгнали из Тайной канцелярии «к другим делам». Уволен был и подканцелярист Петр Серебряков – хотя и был непьющим, но к делам «ходил весьма леностно».
133
Там же. Ф. 248. Оп. 102. № 8122. Ч. 1. Л. 137–138; Ф. 7. Оп. 1. № 275. Ч. 3. Л. 86–87.