Но архиепископ Эд Риго — это и есть наш архиепископ Руанский, посетитель приходов и автор записей в регистре, — отличался требовательностью и не желал процветания пороков даже в самых отдаленных местах; как францисканец он был проникнут чистейшим, самым суровым реформаторским духом, принесенным в мир орденом, к которому он принадлежал. Еще не факт, что выводы из его расследования, проводившегося в основном среди сельского духовенства, можно отнести к духовенству городскому; к тому же в любом случае Риго, как все цензоры, должно быть, отмечал только нарушения, не обращая внимания на все правильное и благое, которое, как и счастье, истории не имеет; так что рискованно утверждать (как часто делалось), что эти заметки дают подлинную картину нравов духовенства XIII века.
Как бы то ни было, если высокопоставленный прелат, говоря о нравах своего клира, находил немало поводов для упреков, — надо думать, здесь было раздолье для злых языков и имелась обильная пища для сатиры. Без язвительных нападок на поведение духовенства не обходились даже клирики, писавшие на латыни, а уж авторы фаблио, новелл, написанных по-французски, вообще упражнялись в остроумии прежде всего за счет священников, ставших излюбленными объектами порой беззлобных, а порой очень едких шуток. Ведь новеллисты ополчались именно на священников, а не на прелатов и очень редко — на монахов (под священниками следует понимать кюре). Священник в фаблио — обычно персонаж жадный, спесивый и распутный. На всех эпизодах, где он выведен живущим со «священницей», то есть любовницей, и детьми, можно подробно не останавливаться: видимо, в действительности такая практика была распространена слишком широко, чтобы вызывать удивление и, возможно, даже критику. Отнесемся к ним как к простым наброскам с натуры. В большей мере достоин упоминания другой момент, который отражает чувства, действующие как ферменты в повседневной жизни или как катализаторы в классовых отношениях: резкость сатиры на священников, которые, домогаясь женщин, втираются в семьи и проникают в дома. Эту тему новеллисты разрабатывают часто; сюжет всегда заканчивается посрамлением развратного попа, и для описания мести жертв автор в победоносном ликовании выжимает из своего пера все, на что оно способно: за одним священником ночью гонятся волопасы, устраивая на него облаву, и он прячется от них за плоскую плетенку для провеивания, где сначала отбивается дубинкой, а потом начинает кусаться, как животное[51]; другого преследует свора собак; третий укрывается в ларе из-под сала и оттуда при всем народе, отвечая на угрозы мужа, в ужасе изрыгает буффонную смесь латыни и французского[52]; в еще одном произведении сразу трое священников, спрятавшихся в печи, гибнут от обвалившегося свода, а тела их выбрасывают в ров[53]; и повсюду, как и во многих других историях, господствует дух злорадства, чувство утоленной злобы, наслаждение от позорного наказания виноватого.
51
Фаблио «Алуль»: Aloul // Recueil général et complet des Fabliaux des XIII et XIV siècles. Publié par A. de Montaiglon, G. Raynaud. Paris. 1872–1890. T. I. P. 24.