По окончании послеобеденного отдыха он служил службу за усопших с одним из своих капелланов, а потом слушал вечерню. Вечером он присутствовал на повечерии.
Прежде чем лечь спать, он заходил к своим детям, за воспитанием которых внимательно следил. Им он рассказывал о славных деяниях добрых королей и императоров, с отвращением повествовал о дурных делах, совершенных злыми богачами, учил их читать часослов.
Но вел ли кто-либо такой же образ жизни, как король?
Один ломбардский рыцарь, проведший большую часть жизни на Востоке, Филипп Новарский, около 1265 г. в нравственном очерке о человеческой судьбе эскизно изобразил, как по его представлениям должен проходить день достойного человека: на рассвете надо сотворить три крестных знамения во имя Троицы и произнести молитву; поразмыслить над тем, как собираешься использовать день, с твердым намерением провести его с пользой для себя и других; прослушать мессу и столь прочувствованно, как только можешь, сотворить покаянную молитву; обрести заслугу подаяния, хотя бы самого малого; привести в порядок свою одежду; выполнить наконец свою утреннюю программу добрых дел; по завершении этой задачи и по пришествии полудня сесть за стол, выпить, поесть и выделить час для послеобеденного отдыха; потом позволить себе какое-нибудь развлечение, а вечером посетить людей, «дабы видеть, слышать и знать».
Но была ли жизнь в Париже такой же, как в Иерусалиме? К тому же Филипп Новарский предупреждает: образ жизни, который подходит для светских людей, нельзя рекомендовать ни ремесленникам, ни сервам, ни кающимся, ни монахам.
Плотник по утрам шел на Гревскую площадь, обсуждал дела с нанимателями или товарищами, а потом принимался за работу. Он более или менее усердно трудился, делая перерывы сначала для завтрака, а потом для обеда и послеобеденного отдыха, и заканчивал работу к ужину, заглянув до этого несколько раз в таверну.
Но разве таким же был день у огородника из Аржантёя или пекаря из Гонесса, работавших на полях или месивших тесто и дважды в неделю ездивших в Париж, привозя туда в первом часу дня свои овощи и хлеб?
От замысла изобразить картину дня, которая бы подходила для всех, придется отказаться. Каждый житель Франции, каждый обитатель Парижа вел собственный образ жизни — прежде всего по той причине, что все они имели разное положение. Моралисты XII и XIII вв., любившие в своих «Библиях мира», «Описях мира» и «Зерцалах мира» делать общий обзор человечества, пытались классифицировать людей по категориям: они различали государей, рыцарство, духовенство и остальной народ — пеструю массу купцов, ремесленников, крестьян, людей всех профессий. Надо отметить, что в образе жизни разных людей этого сложного мира, будь то работа или развлечения, существовали глубокие и многочисленные различия.
Глава II.
Королевская власть
Году в 1255-м монгольский хан Мункэ, беседуя с прибывшим к его двору миссионером, спросил его, кто на Западе величайший государь. «Император», — ответил тот. «Заблуждаетесь, — сказал хан. — Это король Франции»[8].
При всем величии их власти и блеске их великолепия все короли Франции, которых имел в виду азиатский монарх (ведь подразумевался как Людовик IX, так и многие его предшественники), как великими, так и великолепными были по-разному, и со сменой государя обычаи двора менялись. Права, которые признавались за королевской волей, давали королю свободу, которой он мог пользоваться сообразно внушениям советников или следуя собственным мыслям и чувствам. Характер короля мог наложить своеобразный отпечаток на все его поступки, и, если рассматривать вещи только с внешней стороны, обычный день короля бывал разным в зависимости от того, был ли это Филипп Август или Людовик IX, дед это был или внук, хоть тот и другой по-своему были великими государями.
Два этих правителя, столько сделавших для процветания своего королевства, остались в народной памяти как фигуры чрезвычайно разные. Политические методы, которыми они расширяли свои владения, совсем не похожи, и то же в определенной мере можно сказать о самих принципах их политики. Оба были людьми храбрыми, но энергичное поведение Филиппа Августа при Бувине, когда он отбивался мечом от наседавшей фламандской пехоты, а после того, как его стащили с коня пикой с крюком, поднялся на ноги и снова вскочил в седло, явно отличается от спокойной решимости Людовика IX, который, когда флот крестоносцев подошел к Дамьетте, первым прыгнул со своего корабля в море и, со щитом на шее и мечом в руке, вступил на вражий берег.
8
Гильом де Рубрук. Путешествие в восточные страны. Глава 17 // Джованни дель Плано Карпини… М. 1997. С. 110. Точный текст: «Он [Койяк, придворный хана Сартака] спросил также, кто наибольший государь среди франков. Я сказал: "Император, если бы он держал свою землю в мире". "Нет, — сказал он, — а король [Франции]"». —