Что касается религиозности, то и она у обоих монархов отличалась как интенсивностью, так и формой проявления: глубокое благочестие Людовика Святого мало похоже на тревожность Филиппа Августа, смешанную с какой-то боязливой суеверностью, а еще в большей мере — со скептицизмом или едкой иронией. Излишне напоминать черты характера Людовика Святого, известные каждому и отражавшие те глубокие чувства, которыми был проникнут этот король: его набожность, любовь к бедным, горячее желание подавать милостыню, посещать больницы, закладывать богоугодные учреждения, покровительствовать монашеским орденам, братья которых имели репутацию ревнителей веры, его отвращение к богохульству, аскетизм, суровую дисциплину уклада жизни, постоянные проявления смирения, пристрастие к назидательным беседам. Совсем иным был облик Филиппа Августа. В глазах современников Филипп представал — и остался в памяти ближайшего потомства — государем вольнодумным, мало склонным дать себя поработить какой-либо установившейся доктрине. Возможно, память о его ссорах с папами и о той странной авантюре, какой был его брак с Ингеборгой, и породила эту легенду, воплотившуюся во множестве анекдотов, которые варьировались в зависимости от того, какой характер, обоснованно или нет, приписывали этому монарху. Но представление подданных о своем короле само по себе довольно интересно: большинство высказываний, приписывавшихся Филиппу, обнаруживает любопытное единство. Рассказывали, что, когда его медик запретил ему пить неразбавленное вино, он попросил разрешения хотя бы пить воду и вино по отдельности и, выпив сначала вина, после заявил: «Я больше не хочу пить»[9]. Когда один жонглер настойчиво просил у него денег, ссылаясь на свое родство с ним по Адаму, король подал тому простой грош, сказав: «Ровно столько тебе причиталось бы, если бы я поделил свое имущество на всех своих кузенов той же степени родства»[10], а когда другой жонглер хвалился своим дядей по матери — знатным сеньором, умалчивая об отце, он заметил: «Действительно, мулу приятнее говорить о матери, нежели об отце»[11]. Все это не более чем остроты, говорящие разве что об определенной репутации короля, возможно — оправданной, если он действительно любил вино (Анри д'Андели наделяет его ролью арбитра в споре между французскими винами[12]) и если, как подтверждают некоторые свидетельства, охотно принимал при дворе жонглеров. Далее, следует обратить внимание на такой рассказ: когда его однажды попросили избрать каноника, он сделал смотр кандидатам и вручил пастырский посох самому худому, присовокупив: «Возьми эту палку — станешь таким же жирным, как и остальные»[13], намекнув тем самым на выгоды от этой должности и придав мало значения достоинствам соискателей. Рассказывали также, что как-то он проходил мимо церкви, и ему сказали, что в ней недавно совершилось великое чудо, предлагая зайти в нее, на что он ответил: «Я поверю в это и не заходя туда»[14]. Это можно толковать и как остроту неверующего, и как проявление веры. Иронию можно усмотреть и в замечании, которое он отпустил на корабле, идущем в Святую землю, когда однажды ночью разразилась гроза: «Вот и полночь, так что мы спасены — в этот час встанут и начнут молиться за нас все монахи Франции, а за ними все миряне; скоро начнутся мессы в монастырях, а потом в приходских церквах»[15]. Его сердце не наполняла вера в людей, и ему приписывают такое трезвое соображение, высказанное на смертном одре: «При дворе у меня было невесть сколько рыцарей, повиновавшихся мне по малейшему знаку; нашел бы я сегодня хоть одного, кто бы осмелился пойти и приготовить мне квартиру?»
Но какими бы разными людьми ни были эти монархи сами по себе, установленный порядок навязывал всем им довольно строгие внешние формы, в определенной мере порабощая их. Особу короля окружало множество людей, чьи функции составляли часть системы, постепенно сформировавшейся в течение долгого времени, которую изменить в одночасье было бы сложно… Ведомство королевского дворца, куда входило шесть служб: хлебодаров, виночерпиев, кухарей, фруктовщиков, конюших и камергеров под руководством чиновников, каждый из которых не только ведал придворным персоналом, но и руководил некоторыми городскими цехами. Королевская курия, которая собиралась на обычные заседания или на чрезвычайные ассамблеи, где присутствовали прелаты, высшие сановники короны и некоторые придворные — служащие дворца, клирики или миряне; отделения этой курии — центральной королевской администрации и высшего правительственного совета, — из которых то, что именовалось парламентом, занималось судопроизводством, а то, что носило название счетной палаты — надзирало за финансами; канцелярия, где клирики и нотарии короля по полученным сверху «командам» составляли и рассылали документы, спущенные из ведомства дворца или из курии[16]. Весь этот механизм, уже очень сложный, который для своих нужд приводил в движение целую массу сеньоров и прелатов, рыцарей и клириков, секретарей и гонцов, капелланов и письмоводителей, предписывал их жизни ритм и черты, на которые личность короля повлиять почти не могла и которые до определенной степени определяли поведение самого короля.
12
Нормандский трувер второй половины XII в. Анри д'Андели, каноник Руанского собора, написал, в частности, маленькую поэму «Битва вин» (Bataille des vins), посвященную французским винам. —
16
Luchair, Achille. Manuel des institutions françaises. Paris. 1892. —