Нередко крестьяне вынуждены были принимать «покровительство» капитана или стоящего по соседству гарнизона, за что им приходилось очень дорого платить, но эта непомерная дань почти не уменьшала обрушившихся на них бедствий; человек с оружием в руках, наемник – враг всех и всего, к какой бы партии он ни принадлежал. «Кого бы они ни встретили, – пишет Парижский горожанин, рассказывая о живодерах, завербованных в 1440 г. в войска дофина Людовика, выступившие против короля, – они спрашивали: „Кто идет?“ И если этот человек был за них, у него только отнимали все, что было, а если бедняга принадлежал к вражеской партии, его убивали и грабили или уводили в тюрьму, пытали и требовали огромного выкупа, какой никто не мог заплатить. Бандиты убивали кого попало и резали горло кому придется: священникам, причетникам, монахам и послушникам, менестрелям и герольдам, женщинам и детям». Но, продолжает горожанин, после того, как дофин помирился с отцом, солдаты королевской армии оказались еще хуже живодеров…
Все бедствия войны, все несчастья, удручавшие крестьянина, Жан Жювенель дез Юрсен, епископ Бове, изложил в послании Генеральным Штатам, собранным в Блуа в 1433 г.: «Я говорю, что названные преступления совершались не только врагами, но и теми, кто называли себя приверженцами короля и, прикрываясь требованиями дани или как-нибудь еще, хватали мужчин, женщин и малых детей, не разбирая возраста и пола, насиловали женщин и девиц, уводили мужей и отцов на глазах у жен, угоняли кормилиц, бросая на произвол судьбы маленьких детей, которые без еды вскоре умирали, хватали беременных женщин и заковывали их в цепи, и так они разрешались от бремени, и младенец умирал некрещеным, после чего женщину и ребенка бросали в реку, хватали священников, монахов и служителей Церкви, землепашцев и надевали на них „ceps volants“ (род железного ошейника) и применяли прочие орудия пытки, били их, отчего иные оставались искалеченными, иные разъярялись и теряли разум, облагали деревни таким образом, что одна бедная деревня должна была платить выкуп в восемь или десять мест (то есть вынуждена платить восьми или десяти разным гарнизонам), а если крестьяне не платили, эти разбойники поджигали деревни и церкви, а если хватали бедных людей, которые не могли заплатить, их множество раз били и бросали в реку, и не оставляли ни коня, ни другого животного, чтобы пахать землю… и, чтобы покончить с этим, скажу, что все так обернулось потому, что в течение тридцати лет или другого долгого времени королевством так плохо управляли, что оно осталось разоренным и безлюдным, и народа против того, что было раньше, не насчитывается и десятой части».
Бегство было последней надеждой крестьян на спасение от сыпавшихся на них бедствий: некоторые прятались в лесах, каменоломнях или пещерах, где вели полудикую жизнь; другие искали убежища в соседних городах, где горожане принимали их не слишком охотно, поскольку беженцы, оказавшиеся у них на содержании, становились тяжкой обузой и усугубляли опасность голода, и без того уже нависшую над городом, отрезанным от питавшей его равнины. Жители Монпелье приютили у себя «бедных людей из Оверни и более далеких краев», но «многие жители нашего города ушли оттуда и отправились жить в арагонский край и другие места, потому что не могли взять на себя такую обузу» Иногда начинался настоящий исход, уводивший в чужие края жителей целого кантона: в окрестностях Кельна прочно обосновались бывшие обитатели восточной части французского королевства, бежавшие от ужасов войны; они не знали немецкого и не могли исповедоваться, но архиепископ попросил папу прислать говорящего по-французски священника, и эта просьба была исполнена.
Случалось, что доведенные до крайности крестьяне сами организовывались в отряды и начинали преследовать бригандов, убивая тех, кто имел неосторожность отбиться от остальных. Знаменитый Табари, о котором пишет Монстреле, собрал «сорок или пятьдесят крестьян, кое-как одетых и вооруженных: у них были старые кольчуги и стеганые куртки, старые топоры, обломки копий с палицами на конце и прочее жалкое снаряжение, с которым они, кто верхом на убогом коне или кобыле, а кто пешком, отправлялись в леса, где были англичане, и устраивали там засады. И когда им удавалось кого-нибудь схватить, этот Табари перерезал им горло, и то же самое он проделывал со всеми, кто держал сторону дофина».
Королевская канцелярия выдала множество грамот о помиловании крестьянам, виновным в том, что отомстили своим всегдашним мучителям: «Поскольку за два года, или около того, множество солдат, наемников и прочих прошли через Марш, где грабили и обирали, и причиняли всевозможные беды, горести и убытки, коих и не перечислить, названный Жоанньен и многие другие из тех же краев, кого прежде ограбили и обобрали эти солдаты и чьих жен истязали и насиловали, придя в крайнее возмущение от всех этих нестерпимых бедствий и горестей, причиненных солдатами; так вот, значит, названный Жоанньен и многие его соседи, коим причинен был ущерб, как уже сказано, вооружились одни мечами, другие палками или еще чем-нибудь, чтобы как-нибудь сопротивляться тем солдатам и чтобы заставить их как можно скорее освободить и покинуть эти края. И затем, в некий день, случайно встретили троих грабителей-разбойников в окрестностях дез Эссара, в том самом графстве Марш…» Один из бандитов был убит во время стычки, двух других крестьяне привели в деревню и там утопили.
Ненависть, двигавшая крестьянами, приводила порой к трагическим ошибкам. Вот один пример. Крестьянин из Сен-Жюст-д'Авре, в Божоле, который остался один у себя дома, когда все остальные жители деревни прятались в укрепленной церкви, услышал стук у дверей. Снаружи оказались два честных солдата, никакие не грабители, которые попросили за плату пустить их переночевать в доме и дать им поесть. Но крестьянин, «вспомнив все горести, поборы, грабежи и пытки, и неисчислимый ущерб», словом, все, что пришлось вытерпеть деревенским жителям, воспользовался тем, что постояльцы уснули, и отправился за подмогой. Пришедшие на помощь соседу крестьяне, разоружив солдат, скрутили их, привязали к коням и вывели из деревни. Там солдатам приказали исповедаться, но они попытались бежать и были жестоко убиты. Для того чтобы скрыть следы преступления, один из крестьян отправился продавать коней в соседний город.
Конечно, не все части королевства одинаково пострадали от войны. В то время как Нормандия, Иль-де-Франс и соседние области в течение полувека почти не знали передышки, другую провинцию – Борделе – опустошение и разорение настигли только на самой последней стадии франко-английского конфликта. Но все-таки не было ни одной местности в стране, которая не получила бы своей доли бедствий, причиненных проходом армии. Некогда плодородные долины были совершенно заброшены, деревни исчезли, границы полей и владений стерлись, крупные города опустели, лишившись жителей (в 1448 г. в Лиможе оставалось всего-навсего пятнадцать человек), дома были разрушены или грозили вот-вот обвалиться. Кое-где под прикрытием крепостных стен, среди общей картины запустения, сохранялись островки возделанной земли. Епископ Лизье Тома Базен, перебирая в своей «Истории Карла VII» воспоминания молодости, изобразил яркую картину Франции, какой она была около 1440 г.: «Во времена Карла VII его королевство из-за непрерывных внутренних и внешних войн, из-за беспечности и лени тех, кто командовал под его началом, из-за отсутствия порядка и воинской дисциплины, из-за жадности и распущенности солдат дошло до такого запустения, что от Луары до Сены и дальше до Соммы, поскольку крестьяне были убиты или вынуждены бежать, не только почти все поля в течение долгих лет оставались невозделанными, но и людей не было, которые могли бы их вспахать, в лучшем случае возделывались лишь несколько клочков земли, расположенных рядом с городами или замками, и виной тому были частые набеги грабителей.