«Жизнь как она есть», «жизненная стихия» привлекает всё больший интерес специалистов, появляются новые направления исследований: история повседневности, эстетика повседневности, социология повседневности. К примеру, исследования историков и культурологов школы «Анналов», одной из самых влиятельных в области исторической науки, дали толчок формированию таких научных направлений, как история семьи и брака, история питания, отношение к смерти (танатология). Этот интерес продолжает существовать и в настоящее время: публикуется масса исследований, популярных книг о повседневной жизни.
Что же такое повседневность? Речь идет о мире искусственных феноменов, о созданной людьми искусственной среде существования. Повседневность тождественна наиболее общей, максимально расширенной тематике, то есть описанию и классификации всего «человеческого, просто человеческого». А в более узком смысле искусственность «человеческого» понимается как сфера символического пространства. «Область культуры — всегда область символизма», — писал известный учёный-культуролог Ю. Лотман.
Повседневность называют сферой «непосредственно переживаемой истории», — такова формулировка историка и культуролога Г. Кнабе: то, что стало теперь прошлым, было когда-то повседневной жизнью людей, некой обыденной привычностью вещей и поступков, ситуаций и чувств. Толковые словари определяют повседневность как нечто ежедневное, постоянное, обычное. Она способна накапливать, аккумулировать прошлый опыт, запечатлевая его в виде естественной данности, и передавая затем, как эстафету, — будущим поколениям. И в то же время она изменчива, подвержена разного рода влияниям — каждая эпоха говорит на своём языке.
В пространстве жизни отдельного человека бытовая повседневность — заданная константа, так же, как время и место, где довелось ему родиться. Быт — это обычаи, привычки, модели ежедневного поведения, тот жизненный уклад, который определяет распорядок дня, время различных занятий, характер труда и досуга, формы отдыха, правила любовной игры и ритуал похорон. Они имеют социальную окраску, разнятся в зависимости от той социальной группы, к которой принадлежит человек. Это обычная жизнь, «вещи, которые окружают нас, наши привычки и каждодневное поведение». Именно по поведению, по обычаям узнаём мы «своего» и «чужого», человека той или иной эпохи, той или иной нации, — так характеризует быт Ю. Лотман.
Иллюстрация одной из рукописей в библиотеке Бейнеке, Йельский университет
Самому современнику мир окружающей его повседневности незаметен, он естественен, как собственная кожа, как воздух, которым он дышит. Его своеобразие оценивается постфактум, при неких трансформациях, в которых утрачивается привычный обиход. Чужим для данной среды обитания будет являться иностранец, турист или путешественник, в силу тех или иных причин оказавшийся в непривычных для него условиях. Посторонним наблюдателем оказывается и историк, пытающийся реконструировать прошлое.
Из всего многообразия исторических тем, направлений, областей изучения, будь то политика, экономика, религия или искусство, повседневность наиболее тяжело поддаётся реконструкции. Историческая реконструкция опирается на письменные источники, все прочие артефакты нуждаются в длительном и сложном процессе расшифровки, что затрудняет достоверность, одновременно расширяя границы для всевозможных фантазий, домыслов и спекуляций. Повседневность наиболее полно запечатлена в самом верхнем, наиболее привилегированном социальном слое, менее — в письменной традиции других слоёв. Особенно упорно хранит свои тайны «молчаливое большинство», не владевшее письменностью, не оставившее о себе письменных свидетельств. Лишённое письменности, оно говорило на языке поведения, жеста, суеверия. В летописях, хрониках и анналах, других документальных свидетельствах чрезвычайно редко встречаются описания жизни низов: презренная низменная жизнь беднейших сословий, с точки зрения летописцев, не представляла никакого интереса и потому не заслуживала упоминания.
Кроме того, повседневные практики создаются коллективной традицией, а творчество в этой сфере всегда безымянно, в отличие от творений, чьи авторы нам известны, чьи имена остались в истории. Единичное «Я» здесь растворяется в массовом, в стереотипах поведения или языковых клише, в господствующих стилях жизни и способах времяпрепровождения. Всё это «потребляется» в известной степени бессознательно, и специфические особенности того или иного времени могут вообще не осмысливаться. Это знание «бесхозно», по своим характеристикам оно не может никому принадлежать. «Ничейное» знание, однако, является важнейшим указателем для идентификации, оно удостоверяет этническую, религиозную, социальную принадлежность как человека, так и общества в целом, надёжность его постоянно удостоверялась всеми историческими фактами.