Крестьянки ярославского села, оправдывая поведение своих товарок, рассуждали так: «Муж не терпит, а она и подавно не будет терпеть, — он раззадорил ее, да и ушел, не женился бы коли до солдатчины…»{742}. В некоторых деревнях Воронежской губернии «на связь солдаток с посторонними мало обращали внимания, и она не преследовалась обществом, а дети, прижитые солдатками незаконно, пользовались такими же правами, как и законные»{743}. По свидетельству из Мещевского уезда Калужской губернии, «довольно часты случаи ухода от жен-солдаток, так как последние редко выдерживают 4—5-летнего отсутствия мужа, поддаются соблазну и иногда без мужа рожают детей»{744}.
Другой причиной измены крестьянских жен своим мужьям могла быть импотенция, или, как в деревне говорили, «нестоиха». «Какой это муж! И на человека не похож; никогда не пожалеет»{745}. В приведенной фразе калужской крестьянки слово «жалеет» означает половое соитие. Неспособность мужа к половой жизни выступала серьезным аргументом в оправдании внебрачных связей. «Что ж с больным лежать — только себя мучать», — говорили в таких случаях деревенские бабы{746}.
Благодатной почвой для адюльтера выступали отхожие промыслы. По наблюдениям П. Каверина, информатора из Борисоглебского уезда Тамбовской губернии, они были «главной причиной потери девственности и падения нравов… Уже с ранней весны девушки идут к купцу, так у нас называют всех землевладельцев, на работу. А там полный простор для беспутства»{747}. Близость деревень и помещичьих усадеб с прислугой — лакеями, кучерами и т. д. всегда отрицательно влияла на сельскую нравственность{748}. Да и сами помещики порой негативно влияли на нравственность села, заводя у себя целые гаремы{749}.
Многие женщины отправлялись в качестве прислуги в города и здесь, оказавшись в новой для себя, полной соблазнов обстановке, приобретали своеобразный взгляд на женское целомудрие{750}. Некоторые из них постепенно скатывались к тому, что были готовы отдать себя за деньги или хороший подарок. В начале XX века, согласно исследованию И. Канкаровича, в столице «около 40 процентов поднадзорных проституток составляли крестьянские девушки, служившие прежде прислугой, да почти столько же крестьянок, бывших ранее фабричными работницами»{751}.
Рост числа крестьян-отходников также способствовал падению нравственности в деревне. Писатель В. Михневич сетовал, что крестьяне, «которые в своем примитивном состоянии всегда твердо придерживались принципов крепкого семейного начала и которые по своей натуре никогда не были расположены к разврату, теперь сильно деморализуются и без стеснения нарушают «седьмую заповедь», когда они пребывают в городах в поисках работ»{752}. Попадая в городской вертеп, знакомясь с доступными женщинами, мужики быстро усваивали вкус свободной любви. Крестьянка Орловского уезда А. Михеева, говоря о падении нравов в селе, видела причину этого в том, что «мужики как поживут на стороне, то по возвращению заводят любовниц», которыми становились «часто вдовы и замужние женщины, если муж много старше или в долгой отлучке»{753}.
В отличие от городской, сельская проституция была в основном тайной, случайной, соседствовала с обычным развратом, следовала за ярмарками и другими большими скоплениями людей{754}. Проституцией «по случаю» грешили крестьянки, привозившие продукты на продажу в город на ярмарки: идея подзаработать «заодно» в городе телом казалась многим из них вполне приемлемой и экономически выгодной{755}.
Проявления проституции отмечались обычно в больших фабричных и торгово-промышленных селах, «в селениях, лежащих близ значительных железнодорожных станций, или на тракте, к которому приходят партии рабочих, в селениях, служащих рынками найма»{756}. Излюбленным местом сельских жриц любви был трактир. Здесь они находили клиентов, а свидания происходили в окрестном лесу, который к вечеру был буквально наводнен парами{757}.
Сирое на сексуальные услуги закономерно возрастал в тех селах, где были размещены воинские команды. По утверждению информатора из Вологодской губернии, разврат в с. Вознесенском появился со времени расквартирования в нем отряда из 60 солдат, конвоировавших арестантов из одного острога в другой{758}. В селах и деревнях с незначительным пришлым населением, жители которых занимались главным образом земледелием или кустарными промыслами, проституция (даже «случайная») практически отсутствовала{759}.
В то же время О. П. Семенова-Тян-Шанская считала, что любую бабу можно легко купить деньгами или подарком. Одна крестьянка наивно признавалась: «Прижила себе на горе сына и всего за пустяк, за десяток яблок»{760}. Писатель А. Н. Энгельгардт утверждал, что «нравы деревенских баб и девок до невероятности просты: деньги, какой-нибудь платок… лишь бы никто не знал, лишь бы все было шито-крыто…»{761}
Изученный материал дает основание утверждать, что в отдельных селах существовала так называемая «гостеприимная проституция». По наблюдениям публициста С. Шашкова, «на севере России хозяин, отдавая внаем квартиру, предлагает жильцу свою супругу или дочь, увеличивая, разумеется, при этом квартирную плату»{762}. В ряде сел Волховского уезда Орловской губернии существовал обычай почетным гостям (старшине, волостному писарю, судьям, заезжим купцам) предлагать для плотских утех своих жен или невесток, если сын находился в отлучке. При этом прагматичные крестьяне не забывали брать плату за оказанные услуги. В селах Мешкове и Коневке того же уезда бедные крестьяне без смущения посылали своих жен к приказчику или к какому-либо состоятельному лицу за деньгами на табак или хлеб, заставляя их расплачиваться своим телом{763}.
Крестьянки-проститутки. Фото начала XX века
Крестьянки были основным контингентом городских домов терпимости. По мнению А. И. Федорова, «самая большая часть домов терпимости принадлежит к крестьянскому сословию, меньшая — мещанскому»{764}. Создание разветвленной сети железных дорог, соединившей крупные города империи, поддерживало постоянный приток в город сельских женщин. Большая их часть не могли найти сносную работу и автоматически оказывались рынке сексуальных услуг{765}. Если в начале 90-х годов XIX века крестьянки составляли 47,6 процента{766} от общего числа проституток Петербурга, то в 1910 году их доля выросла до 70 процентов. И чем мощнее становились миграционные потоки, тем больше усложнялся процесс адаптации приезжих к новым условиям жизни в городе{767}.
В провинциальных городах вчерашние крестьянки также составляли большинство проституток. По данным за 1899 год, в Тамбовской губернии из 215 зарегистрированных проституток — 144 имели крестьянское происхождение, из них 73 «трудились» в борделях и 71 промышляла на улице{768}. В Самарской губернии в то же время из 167 зарегистрированных проституток крестьянок было 97, из них 73 обслуживали клиентов в публичных домах, а 24 выходили на панель{769}. Большинство уездных проституток были девицами из бедных семей, около 10 процентов из них утратили девственность в результате изнасилования.