Суровая проза крестьянской жизни требовала скорейшего возвращения роженицы к активному труду, особенно в страдную пору. Бывший земский начальник из Тамбовской губернии А. Новиков, хорошо знавший крестьянский быт и положение в нем женщины, в своих воспоминаниях с досадой сетовал по этому поводу: «Ни болезни, ни роды — ничто бабу не спасает. Если родила в рабочую пору, то на третий день иди вязать снопы. Можно ли после этого удивляться, что все они больны женскими болезнями»{86}.
Развод
Браки в крестьянской среде были прочными, а разводы — явлением крайне редким. В своих воспоминаниях о детстве в тамбовской деревне митрополит Вениамин (Федченков) писал, что на пятьдесят верст кругом он не слышал ни об одном случае развода{87}. В 1912 году в Европейской России почти на 115 млн. человек православных всех возрастов было расторгнуто всего 3532 брака, в 1913 году на 98,5 млн. человек — 3791 брак, причем подавляющая часть разводов приходилась на город{88}.
Народные традиции и нормы церковного права делали добровольное расторжение брака практически невозможным. Исследователь С. С. Крюкова на основе изучения брачных традиций второй половины XIX века установила причины разводов у крестьян в повседневной жизни. Это несогласие в семейной жизни; уход одного из супругов в секту; неспособность мужа выполнять супружеские обязанности; бесплодие жены; длительная отлучка одного из супругов{89}. К этим причинам следует добавить и неспособность одного из супругов выполнять хозяйственные работы. Жесткие требования к разводу были продиктованы не только церковным уставом, но и экономическими условиями жизни крестьянской семьи. Ведь при разводе или смерти супруги в крестьянском хозяйстве нарушалось традиционное соотношение мужских и женских рук, необходимое для нормальной производственной деятельности. Нередко на другой день после похорон мужик толковал о новой бабе. «Без бабы в доме никак невозможно, — говорил он, — надо невесту искать»{90}. В этом не было ни жестокосердия, ни пренебрежения к умершей супруге, а только суровые реалии крестьянского быта.
Прелюбодеяние в обычном праве не признавалось основанием для расторжения брака. В этом случае от обманутого мужа ожидали вразумления неверной жены, а не развода. Жен, уличенных в измене, жестоко избивали. На такие расправы в селе смотрели как на полезное дело: по понятиям крестьян, с женой всегда нужно обращаться строго, чтобы она не забаловалась. «Жену не бить — толку не быть!»{91}
Для официального расторжения брака, церковного развода, требовалось решение правящего архиерея; поэтому в русской деревне второй половины XIX — начала XX века существовали «самовольные разводы». Дать количественную оценку этому явлению невозможно, поскольку такие разводы («расходки») нигде не регистрировались. По наблюдениям Ф. Костина из Орловского уезда, «рассорившиеся супруги часто расходятся. Большей частью со двора уходит жена, а муж остается дома. Иногда муж заявляет в волости, чтобы жене не давали паспорт. И тогда жена обыкновенно живет у кого-либо из родственников. Супруги иногда расходятся добровольно и живут врозь, но только те, у кого нет детей»{92}. Отсутствие детей в семье после нескольких лет совместной жизни в глазах крестьян являлось веской причиной для прекращения супружества. «У кого детей нет — во грехе живет», — гласила народная пословица.
Гражданский развод в селе санкционировался негласно общиной и общественным мнением. Тот же Ф. Костин писал: «В нашей местности разводы бывают при вмешательстве сельского схода и народного суда. При таких разводах вторично жениться супругам, конечно, нельзя, но они имеют полное право, по народному мнению, жить раздельно, не притесняя один другого. Когда желают разойтись и просят об этом общество, то должны указать причины. Когда есть дети, то их оставляют с отцом, будь они девочка или мальчик. Но если мать пожелает взять с собой девочку, то это ей позволяется. Если муж и жена разводятся, не имея детей, то ей разрешается взять свое имущество и приданое. Если разводятся супруги, имея детей, то жене не все выдается, а часть холстов, детских рубашек оставляется. После развода муж не обязан выдавать жене ни месячины, ни других пособий, и она должна жить, как хочет. Когда после развода у крестьян от любовниц рождаются дети, то они были обязаны кормить их до совершеннолетия, и если девочка, то выдать замуж, если мальчик — определить его куда-то в зятья или в усыновление. Но большей частью таких детей определяют в воспитательные дома или подкидывают»{93}.
Второй брак в деревне не осуждался, но вызывал определенный суеверный страх из-за боязни того, что он будет недолговечным и несчастным. Третий брак по народным понятиям считался недопустимым. Крестьяне считали, что такой мужик берет на себя страшный грех, идя против Божественной воли. В деревне говорили: «Первая жена от Бога, вторая — от человека, третья — от черта». Второй брак был необходим, по мнению крестьян, только в том случае, если у вдовца были малолетние дети, а в семье не было женщины, способной к уходу за ними. В этом случае вдова — самая подходящая невеста для вдовца, как опытная женщина. К бракам вдовцов на девушках относились неодобрительно. В 1875–1886 годы в Тамбовской губернии в 56 процентах случаев вдовцы женились на вдовах{94}. Для совместного проживания порой сходились пожилые (мужчины старше 60 лет, женщины — 50 лет) одинокие крестьяне. Такой союз в селе считали неприличным, памятуя о том, что Бог создал брак «для умножения рода человеческого»{95}.
Вдовы, не вышедшие замуж повторно, составляли в селе особую категорию, игравшую немаловажную роль в повседневной жизни деревни. Некоторые из бобылок охотно предоставляли свою избу местной молодежи для проведения «вечерок». Другие промышляли знахарством и гаданием, беря плату продуктами. Иные бросали хозяйство и уходили в работницы, а если физических сил не было, то жили, собирая милостыню. В начале XX века в тамбовских селах крестьянские вдовы пекли просфоры, получая по 2–3 копейки за каждую.
Старость
Для сельской женщины переход в последнюю в жизненном цикле возрастную группу был связан с утратой способности к деторождению. Другим критерием была утрата бабой статуса хозяйки, большухи. Наступление старости, по мнению крестьян, также определялось неспособностью женщины в полной мере выполнять функции «работницы» в семье.
Не имея физической возможности принимать деятельного участия в хозяйственных работах семьи, старухи активно формировали общественное мнение села и распространяли деревенские новости. Пожилые женщины были в деревне источником возникновения и передачи слухов, сплетен и пересудов. Информация, передаваемая старухами, разлеталась по селу значительно быстрее, чем передвигались пожилые крестьянки.
Как и старики, женщины в старости занимались своеобразным общественным служением, но их практический жизненный опыт был востребован в иной сфере. Они были хранительницами всего комплекса крестьянских обрядов и бытовых знаний; именно старухи выполняли роль вопленниц на похоронах и подголосниц на свадьбах. Многие из них знали народную медицину и становились знахарками, повитухами.
Старухи также выступали носителями православных традиций. Они строго следили за исполнением молитвенного правила младшими членами семьи, соблюдением постных дней, почитанием церковных праздников. Среди прихожан пожилые женщины составляли большинство. Без них не обходился ни один молебен и крестный ход в селе. Старухи и вдовы играли ведущую роль в ряде ритуальных действий, как связанных с православной верой, так и основанных на народном суеверии.
