— А разве ты меня знаешь? — спросил он.
— Как же! Такого героя, да не знать, — улыбнулась сестра.
— А че у меня болело?
— Два тифа ты вынес подряд: сыпной и возвратный. Только такой деревенский крепыш и мог оказию этакую вынести.
— А… наши где?
— Ваши беляков в тайгу погнали.
— Без меня-то?! — крикнул вдруг Ларька и, как маленький, заплакал. Болезнь его так ослабила, что слезам удержу сделать не мог парнишка.
Больные кругом засмеялись.
— Вот воин, так воин!
В это время на одной из коек кто-то зашевелился и приподнялся. На Ларьку смотрело чье-то немолодое бритое лицо и ласково улыбалось.
— Ты не шибко огорчайся, Ларюшка, — заговорил вдруг бритый. — Самое главное мы с тобой откачали, а што за беляками по тайге гнаться, — так это дело не хитрое, это теперь и дурак сможет. Как ты думаешь?
Смотрит Ларька на бритого в белом и не поймет никак, кто он такой.
— Да ты никак меня не узнаешь? — смеется бритый. — И не диво. Сняли с меня овчину-то… Я Авдоким Конев из Верзиловки.
— Коне-ев! — обрадовался Ларька и готов был броситься к своему старому товарищу по партизанщине, но сестра не пустила.
— Рано тебе вскакивать. Набирайся силы, — сказала она.
— Ты как попал сюда, дядя Авдоша?
— А тоже горячкой захворал возле тебя. Так хворых нас с тобой и в город перевезли.
— Взяли город? — зарделся Ларька.
— У-у! Хватился… Давно, только я вот все карепаюсь.
— Ты прохвораешься, так домой поедешь?
— Не поеду я домой.
— Пошто?
— А нету там у меня никого.
— Как нету?! — испугался Ларька.
— А так, что Верзиловку нашу «белые собаки» выжгли до-тла. Семью мою порешили. Там и семьи-то было, что жена да две дочери, ну а теперя… Теперя один я, как перст… — голос Конева дрогнул.
Ларька тяжело ворочал больными мозгами, стараясь что-то вспомнить.
— Дядя Авдоша! — сказал он, наконец еле дыша. — А моя мать жива?
— Жива, сынок, жива, — заторопился Конев, — это я хорошо знаю.
Ларька вздохнул, как из под камня вынутый, и, откинувшись на подушки, замолчал в усталой дреме.
Старый да малый герои поправлялись. Стали похаживать. Часто вспоминали свои похождения и бои, теша своими рассказами других выздоравливающих в палате.
Конец партизанщине. «Белого медведя» побороли. Повстанцы, кои вернулись домой, кои остались в армии, Ларька жил уже с матерью, которая все оплакивала Яшу.
— Ну, не один наш Яша убит, — утешал ее Ларька, — мне и самому его жалко, но че поделашь?
Как только мать начинала жаловаться и проклинать партизанщину, Ларька сурово останавливал ее:
— Ну, это ты не тронь. Мы с отцом боле твово перенесли, да не жалуемся. Вот погоди, придет тятя совсем, тогда по-новому заживем.
И Ларька оказался прав. Пришел Гурьян и принес с собой это новое. По целым вечерам толпились у него люди, все бывшие повстанцы-товарищи, и что-то долго и горячо обсуждали. Ларька впервые тут услышал слово «коммуна».
— Тятя! — робко спросил «повстанчик», — это что такое «коммуна»?
— Помнишь, сынок, как все мы, повстанцы, в партизанщину дорожили друг другом, делясь последним сухарем?
Неуж не помню? Некогда забыть.
— Знаешь, сколь мы потеряли крови в эту бойню?
— Как не знать.
— Так вот, сынок, не напрасно же это все было. Срослись мы все теснехонько за это время. Хоть ты что, а не могу я теперь расстаться хотя бы с Леоном, с Васюткой Набоковым, либо с Коневым. Как это так? За одно скреблись и вдруг — тот в свой дворишко, этот — в свой. Всяк по себе. Хозяйствишко у нас попадало за это время. Скажем, у Конева, либо у Набокова лошадь пала. У меня сердце за него болит, а что я ему пособлю? Я сам худосокий стал. Вот, сынонька, и решили мы все, боевые орлики, сходиться, словно бы братья, в одну кучу.
Ларька, высоко подпрыгнув, захлопал в ладоши. Лучшего он и не желал.
— Тятя! А ты большевик? — строго спросил он.
Мужики захохотали:
— Вот парень, так парень!
Гурьян медленно вынул из бокового кармана какую-то книжечку и, улыбаясь, щелкнул ею по носу Ларьку.
Смотрел-смотрел Ларька в книжечку и зачитался до того, что Гурьян Васильевич Веткин состоит членом партии большевиков с 1919 года. Ларька гордо выпятил грудь и победоносно оглядел присутствующих, точно членом партии был он сам.
Скоро приехал и Пахомыч.
— Ну, Ларенька, давай теперь коммуну строить! С беляшами покончили, — сказал он при первой же встрече.
— Рад душой! — козырнул Ларька. — Ежели тятя коммуну не сделает, спокою ему не дам.