Мужики снова расхохотались.
— «Сделаю, сделаю», сынок, — отвечает Гурьян, любуясь на поздоровевшее личико Ларьки, на блестящие карие глаза.
— Вот подожди, Ларек достану свою семью, авось подружитесь.
— Леон Карнеевич! Что же ты мне ни разику не говорил, какая у тебя семья, — укоризненно спохватился Ларька.
— А вот приедут — увидишь, — загадочно улыбнулся Пахомыч.
— Твои тоже не сдадут? — сказал Гурьян.
— Да, я в них верю, как в себя, ответил Пахомыч.
Великий праздник на душе у Ларьки. Скоро переезд на коммунарский участок. Сорок семей вошло в коммуну, но главным ядром были «пахомычевы люди»: Гурьян Веткин, два Набоковых, Конев, Кузьма Грохалев и Антон Чебаков. Все испытанные, верные советской власти повстанцы. Сам Пахомыч всем делом орудовал. Перво-наперво заявил он коммунарам — Вот что, ребятушки! пока мы снастимся да гнездимся, дети наши пусть вместе живут да свыкаются.
— Обиды не будет? — опасались матери.
— Сделаем так, что не будет, только дайте всех их в мое распоряжение.
Собрал Пахомыч всех детей в одном доме, что под школу был должен пойти, и давай их учить по-новому жить.
В то время, как коммунары работали, не покладая рук, готовясь к посеву и перевозя на участок постройки, маленькая детская коммуна тоже кипела, как муравейник. Незажившая рана мешала Пахомычу тяжелую работу нести, а с ребятишками он самый тот был.
— Чудной, да че он там с оравой будет делать? Замается. — Судили женщины. — Посадил их в клетку, им базгать надо по улке, разе их удержишь?
Пришел как-то Гурьян в маленькую коммуну и ахнул.
— Пахомыч! — закричал он — He то ты чудесник, не то кто…
— Как чудесник?
— Ребята-то это чьи тут? — притворяется Гурьян.
— Наши, коммунарские.
— Нет, — ты глянь, ведь, это — настоящая коммуна! Они, брат, нас опередили.
Как муравьи, копошились ребятишки во всех углах и в доме и во дворе. Девочки шили, вязали, ухаживали за младшими детьми, готовили обед, а «маленькие мужчины» справляли «мужскую» работу. Ограда была чиста, как ток, а вдоль забора стояло много метел, так много, что Гурьян и подошедшие к той поре другие коммунары невольно расхохотались.
— Это что за отряд? — спросили коммунары у Пахомыча, кивая на выстроившиеся метлы.
— Я вот спросите-ка вы их, — засмеялся и Пахомыч. Непременно всем надо порядок наводить. Маленькие не хотят отставать от больших, ну и метут все. Всяк себе метлу сделал.
— А на крыше-то у нас что, видали? — в голос закричали маленькие коммунары.
Взглянув на крышу, большие коммунары увидели массу деревянных граблей.
— Придет покос, а у нас и грабельки, вот они, — об'яснил Костюшка, восмилетний сынок Димитрия Набокова.
— И метлы повезете на участок? — шутят мужики, — там и месть-то нечего, травочка-муравочка там. Раздолье вам там, ребятенки, будет.
— Нет, метлы что! Мы вот что повезем, гляньте-ка, сюда, — тащили за руку девочки. Вдоль стен стояли длинные ящики с высадками помидор, перцу, «синего чая», табачной рассады и т. п. — Все сами сеяли. Перевезем на участок, посадим в землю. Леон Корнеевич сказывал, по книжкам, по-научному, будем пробовать садить.
— Ну, молодцы! А еще чем похвастаетесь? — улыбаются коммунары.
— А вот глядите-ка, сколь мы игрушек малышам наделали.
В самодельных ящиках лежали маленькие игрушечные ведерочки, лопаточки, грабельцы, коромысла, деревянные размалеванные куклы, мячи и другие самодельные игрушки.
В комнатах виднелась чистота, но когда коммунары вошли в общежитие мальчиков, то те хором стали жаловаться, что у девочек в комнатах лучше.
— Да мы им сколь раз убирали и ветками, и картинками, так разве-ж у них удержится, — оправдывались девочки, Только уберешь, а на утро все кверху ногами.
— Ничего, привыкнем, — утешал их Пахомыч, — Мы еще в лагерях пока.
— Ну, а как, ребятенки, по домам по своим лучче, али же здесь, на артеле? — пытают коммунары.
— У-у! Знамо, што здесь лучче, — хором кричат ребятишки. — Тут как-то и время скорее идет, и работа легче кажется. Мы как примемся всем аргышем робить што-нибудь, так шишки воют.
— Оно и у нас так, — замечают коммунары.
Вот только бы женчин наших скорее вместе свести.
При этих словах Гурьян меняется в лице, а Ларька, торопливо взглянув на отца, опускает глаза в пол и хмурится: нехорошо у них шло с Глафирой. Не радела она к коммуне. Своей темной головой Глафира никак не могла понять, что это, к чему было, и, расставаясь со своим насиженным гнездом да «бабьей кутью», она ревела голосом и причитала, как по-покойнику.